Мариана вошла почти сразу после них, неслышной тенью, в сопровождении пожилой неторопливой служанки. Впрочем, та тут же выскользнула за дверь, и в часовне остались жених, невеста и священник.
Однако непохоже, подумал светлый отец, чтобы девица так уж рвалась замуж. Искусанные губы, заплаканные глаза. Пальцы нервно мнут подол белого платья. Но послушна: по одному знаку Ферхади подошла, встала с ним рядом; да ведь под благословение силой и не приволочешь.
Брат провозвестник улыбнулся единственно возможному объяснению. Он уже не сомневался, что уйдет от Льва Ич-Тойвина с добычей.
Жаркое послеполуденное солнце дробилось в изображающем райский сад витраже, бросало на белое платье невесты золотые блики, изумрудные тени. Добрый час, славное предзнаменование.
– Сын мой Ферхад, дочь моя Мариана! Именем Господа и святой Анель, властью Церкви, силой закона вы станете завтра мужем и женой. У вас еще будет ночь для молитвы и размышления, я же должен дать направление вашим думам и наставить вас, дабы не совершили ошибку. Подумайте, чада мои, готовы ли вы любить друг друга и оберегать, и делить горе и радость, и быть вместе в дни благополучия и в дни невзгод. Подумайте, насколько сильно в вас желание подарить этому прекрасному миру ваших общих детей, и трудиться ради их счастья, и взрастить их для Света Господнего. Подумай, сын мой Ферхад, найдет ли жена твоя в тебе опору и защиту; подумай, дочь моя Мариана, найдет ли муж твой в тебе ласку и послушание…
Губы девушки дрожали все сильнее, Ферхади хмурился, и никак эти двое не были похожи на счастливую пару. Брат провозвестник читал по памяти накрепко затверженный канон, мысли же его тем временем крутились вокруг стоящих против него двоих – и третьего, который наверняка где-то здесь, в старинном, выстроенном в неспокойные времена и потому почти неприступном доме рода иль-Джамидер, младшей законной ветви потомков святого Джамидера Строителя.
Но вот сказаны последние слова напутствия, теперь надо исповедать молодых, а там уж и благословить. Если на исповеди не вскроется ничего, что может воспрепятствовать их союзу. Ну что ж, Лев Ич-Тойвина, расскажи, что ты сделал, дабы оно не вскрылось…
– Теперь же, чада мои, пришло время истины, и вы поведаете мне о помыслах своих и обстоятельствах, дабы мог я понять волю Господню и объявить ее. Идем, сын мой. А ты, дочь моя, молись покуда.
Чары неслышимости на исповедальне лежали отменные, и это была не последняя причина, почему брат провозвестник так любил этот дом и эту часовню, – любил еще при отце нынешнего хозяина, уделявшем политике куда большее внимание, чем его отважный наследник. Мало где удается сосредоточиться на главном, не тревожась о мелочах, способных разрушить самый гениальный план. Светлый отец и его духовный сын сели друг против друга на жесткие дубовые скамьи; Ферхади молчал, с похвальной твердостью выдерживая острый взгляд священника.
– Рассказывай, сын мой, что за, – брат провозвестник брезгливо поморщился, – выкрутасы? Начальник императорской стражи – и похищение подданных Таргалы! Мало вокруг тебя девиц?
– Подумаешь, Таргала, – истинно по-львиному фыркнул Ферхади. – Вот если б я их в Таргале похитил; а так – да кто концы найдет! Утонули в море, заблудились в пустыне, попались разбойникам…
– Разбойник в данном случае ты, о благородный Ферхад иль-Джамидер, щит сиятельного императора в Ич-Тойвине. Ты хоть знаешь, что сьер Бартоломью и его юная спутница были под моим покровительством?
– Теперь знаю, но что это меняет? Я хочу эту девушку, светлый отец. И не говорите, что вам она тоже нужна! Ваша единственная любовь – политика, Мариана там никто.
Священник тонко улыбнулся:
– Лев Ич-Тойвина предлагает говорить начистоту?
– Да. – Ферхади едва сдержал неподобающее словцо, и гость не преминул показать, что заметил и оценил.
– Хорошо, благородный Ферхад иль-Джамидер, давай начистоту. Тебе нужна эта девушка? Видит Господь, я тебя понимаю! А мне нужен мужчина, что был с нею. Ведь он тоже у тебя, не отпирайся. Иначе, я мыслю, ты не заставил бы девицу стать твоей. Чем застращал, признайся? Я слышал, со времен твоего достойного батюшки подвалы сохранились в неприкосновенности?
– Да, он здесь, – дерзко согласился Ферхади. – И Мариана сейчас его спасает, верно. Хотя, видит Господь, спасать не от чего. Какие подвалы, светлый отец, к чему? Рыцарь всего лишь под заклятием сна, и я вовсе не собирался марать руки о беспомощного пленника. Я не зверь: я обещаю, а не запугиваю. Да, я пообещал Мариане жизнь рыцаря, и она сочла цену немалой. Ну и что? Я люблю ее, а она полюбит меня. Уж я постараюсь, чтобы полюбила!
– Откровенно говоря, ты увел его у меня, как лев уводит добычу из-под носа волка! – Брат провозвестник укоризненно покачал головой, и хозяин дома ответил ему коротким смешком. – Но все к лучшему; теперь он будет обязан мне свободой. Для начальника императорской стражи Ич-Тойвина не составит труда помочь своему духовному отцу в таком пустяке, верно?
– Я поклялся Мариане, что рыцарь выйдет из моего дома невредимым после нашей свадьбы.
– Только из дома?
– Я не нуждаюсь в столь мелочных уловках, – Ферхади презрительно усмехнулся. – Я не держу против него зла. К тому же для Льва он оказался слишком легкой добычей. Из моего дома, из Ич-Тойвина, из империи – куда угодно. Только без Марианы. Если вам надо, чтобы свободу он получил от вас, – берите его, но только после свадьбы. Клятва есть клятва.
Некоторое время светлый отец молчал. Не то чтобы ему требовалось подумать: все оказалось именно так, как он и ожидал. Но к чему показывать встревоженному Ферхади, насколько легко духовный отец может повернуть дело в нужную сторону? Пусть поволнуется, ему полезно.
– Хорошо, – наконец кивнул брат провозвестник. – Я благословлю ваш союз. Больше того, я помогу девице принять судьбу с должным смирением. Но с рыцарем я поговорю этой же ночью. Приставь к нему стражу, Ферхади, и сними чары. Пусть он проснется в знаменитых подвалах твоего батюшки. Пусть он успеет понять, что надежды нет. Мне нужна его благодарность. Очень нужна.
– Не сказал бы, что это достойно, – нахмурился Лев Ич-Тойвина. – Я клялся Мариане, что не причиню ему вреда. Что после нашей свадьбы он покинет мой дом невредимым.
– Так и не причиняй. Разве немножко страха можно назвать вредом? Только страх, ничего больше. Ты ведь не собирался, надеюсь, звать его гостем на свадьбу?
Лев Ич-Тойвина расхохотался.
– Свет Господень, я что, похож на слабоумного?!
С какой стороны посмотреть, улыбнулся брат провозвестник.
– Я собирался потратить на него полчаса после свадьбы, – сообщил Ферхади. – Объяснить, что Мариана теперь моя, и выпроводить из Ич-Тойвина. Даже охрану бы дал до Ингара. Но раз он так вам нужен – забирайте. Только завтра. Клятва есть клятва. И передайте, чтобы не задерживался здесь. Дня ему хватит закончить свои дела?
Брат провозвестник задумчиво размял пальцы. Завтра…
– А что, Ферхади, сиятельный владыка почтит вашу свадьбу своим присутствием?
– Я надеюсь на это. – Щит Императора горделиво расправил плечи. Что-что, а эта его надежда имела под собою весьма твердое основание: начальника своей ич-тойвинской стражи сиятельный отличал поболе других, и отнюдь не как родича. Владыки ценят верность, а Лев Ич-Тойвина верен императору безоглядно.
– Вот что я предлагаю, Ферхади. Пусть этой ночью рыцарь проснется в самой темной камере твоих подвалов и промается там неизвестностью, покуда Мариана не станет твоей. А после свадьбы я выведу его из твоего дома невредимым, как ты и обещал, и увезу к себе. Твоя клятва будет исполнена, и мои планы не пострадают. Я уже говорил тебе: мне нужна благодарность сьера Бартоломью. У меня для него поручение, которое не всякий возьмется выполнить.