– Что именно, сын мой?
Свет Господень, как же он спокоен! Человек с совестью не просто чистой – сияющей! А ведь ошибка исключена: против пресветлого не только видения Анже, но и доказательства вполне зримые и ясные. Хотя бы клетка с голубями, полученная от ханджарского священника!
– Что именно? – переспросил граф. – Да то, к примеру, что в грядущей войне Капитул Таргалы намерен открыто поддержать ее врагов – а пока что поддерживает их скрытно. Что об этой войне лично вы, отец мой, узнали, еще будучи в Ич-Тойвине. Что Святая Церковь лишь ждет удобного случая, чтобы свергнуть законного короля Таргалы, а оправдать это деяние намерена очернением памяти святого. Это же ваша страна, отец мой! Ведь все, кто погибнет от рук завоевателей, – ваша паства! Как можно, объясните?…
Молчание продлилось недолго: отец предстоятель словно и не удивился разоблачению. Так, принял к сведению…
– Сын мой… или теперь я должен вас называть «господин дознаватель»?
– Какая к Нечистому разница! – буркнул граф.
– Видите ли, граф, – пресветлый выбрал нечто среднее, за что Готье остался ему благодарен, – как интересы короля стоят над интересами его вассалов, временами противореча отдельным из них ради общего блага, так и интересы Церкви стоят над королями и государствами. Церковь едина, и служители ее подчиняются Светлейшему Капитулу, а не государям земным.
– Но вы остаетесь подданными Таргалы. Король не требует от таргальской Церкви повиновения, но уж лояльности он ждать вправе! Простите, светлый отец, но где это видано, чтобы короля в его стране предавали его же духовные отцы?! Разве Господь учит вас предательству?
– Граф, – покачал головой пресветлый, – вы плохо слушали меня. Представьте, что ради государства вам надо предать родича – такое ведь случается, согласитесь. Печальный и трудный выбор – но разве позволите вы даже самым светлым чувствам взять верх над долгом? Или же, скажем иначе, долгу родственному возобладать над долгом вассальным?
– Значит, – подытожил Готье, – вам пришлось выбирать меж долгом и долгом. Именно поэтому никто из отцов Церкви не пытался предъявить его величеству внятные претензии и найти устраивающее всех соглашение? Вам просто приказали?
Отец предстоятель молча склонил голову.
– И вас не остановило даже то, что такой приказ очевидно выгоден не Церкви, а императору?
– Как бы то ни было, отдала его Церковь.
– Очевидно, забывшая, что Господь не одобряет пролития крови, – демонстративно вздохнул граф Унгери.
– Не вам, сын мой, учить Святую Церковь вере.
– Ну что ж, – вздохнул граф. – Сожалею, отец мой, но вы арестованы.
– Простите, граф, по какому обвинению?
– В государственной измене, разумеется.
– Вы забыли: служители Церкви подсудны лишь Святому Суду.
– Помню. Именно поэтому вам, светлый отец, не стоит даже надеяться предстать перед судом. Думаю, вы меня поймете: между долгом послушного сына Церкви и долгом вассала и подданного я выбираю второй.
Пресветлый встал; теперь заговорщик и дознаватель смотрели друг другу в глаза.
– Это будет убийство, сын мой.
– Да, прямая дорога к Нечистому. Но вы, светлый отец, можете избавить меня от греха. Просто расскажите, что вы знаете о грядущей войне. О планах наших врагов… врагов вашей страны, отец мой.
– Думаю, и вы меня поймете, граф, – помолчав, ответил пресветлый. – Я предпочту умереть верным сыном Святой Церкви. Окажите мне последнюю милость, граф, разрешите помолиться перед смертью?
– Отец мой, – медленно сказал Готье, – впереди война, и то, что знаете вы, может спасти Таргалу. Помолиться перед смертью вы успеете еще не раз – и, боюсь, не раз меня проклянете. Но поверьте, меньше всего я хочу отдавать вас палачам. Я дам вам время вспомнить, в какой стране вы родились. Прошу вас, отец мой, одумайтесь.
Пресветлый покачал головой:
– Со всяким из нас, граф, идет по жизни Господь, и Ему виднее, когда одаривать милостями, а когда испытаниями. Насколько это окажется в моих силах, я приму испытание достойно, и буду молить Господа о прощении для вас.
И ведь будет, понял граф. И не скажет ничего, хоть на куски его режь.
– Антуан!
Сонный порученец возник на пороге, ожидая приказаний.
– Стражу сюда.
Антуан кивнул ошалело, выметнулся прочь. Не забыть болтовню запретить, подумал граф. Слыхано ли дело…
Бросил вбежавшим в кабинет стражникам, кивнув на пресветлого:
– Обыскать, переодеть и в подвал.
Светлый отец вышел молча.
Наутро граф положил перед Анже серебряный перстень-печатку и гладкую, древнюю даже на вид щепку на черном траурном шнурке.
– Это же… пресветлого!
– Верно, – кивнул Готье. – Меня интересует все, что касается войны.
– Но я…
Анже запнулся. Граф ждал.
– Господин граф, что с ним?
– Арестован, а ты чего хотел? Чтоб и дальше в империю письма слал?
– И… что теперь?
– Теперь, – нетерпеливо повторил измученный бессонной ночью Готье, – я хочу знать, что он писал в империю, что получал оттуда, чего ждать от церкви, когда начнется война… Анже, ты что, сам понять не можешь, что нам нужно от заговорщика?!
– Я не смогу! – голос парня сорвался в крик. – Я и так столько против него… не могу больше! Он же спас меня, поймите! А я… Да, я понимаю – заговорщик… но не могу, не могу!
– Хорошо, – скрипнул зубами граф. Вот уж достался чистенький! – Не можешь – не надо. Значит, будем из него вытягивать. Заклятие правдивости и парочка умелых палачей…
Парень моргнул растерянно, переспросил:
– Что?…
– Что слышал! – взорвался граф. – Война на носу, и пусть меня впрямь Нечистый заберет, но все, что знает твой пресветлый, я из него вытяну! Мне тут не до чистоплюйства!
Парень сглотнул. Сгреб дрожащей рукой отобранные у светлого отца вещи – амулеты ли, реликвии, Готье разбираться не хотел.
– Ладно. Не надо его трогать, лучше… лучше я. Я постараюсь, честно.
– Да уж постарайся, – жестко припечатал граф Унгери. – Времени в обрез, будешь тянуть…
– Не буду я тянуть! Просто не всегда от меня зависит, – Анже безнадежно махнул рукой: мол, что вам тут объяснять, раз все решили.
– Постарайся, – повторил Готье.
3. Славышть встречает гостей
Чем ближе к Славышти, тем чаще Луи – сам не замечая, как, – оказывался во главе поезда, а то и на десяток корпусов впереди. Но не желание увидеть Раду было тому причиной и даже – впервые в жизни! – не скорая встреча с Леркой. Более всего Луи хотел поговорить с отцом Евлампием. Спросить совета у духовника короля Егория, раз уж на собственного аббата полагаться нельзя. И, быть может, попросить его разобраться с отцом Ипполитом по-свойски, то есть по-церковному. Егорий, Луи знал точно, Евлампию доверял безоговорочно – а на умение будущего тестя разбираться в людях Луи полагался вполне.
Но все-таки первым встретил гостей принц Валерий. Два всадника выметнулись навстречу в нескольких часах пути до столицы. Лерка в неизменной своей дорожной куртке и нарядная девушка-степнячка.
– Лу! – заорал Лерка еще издали. – Зануда ты таргальская, мы тебя совсем заждались, а ты тут плетешься с обозом, как не к родным!
– А ты все без охраны рассекаешь, как последний шалопай, – привычно отпарировал Луи.
Лерка помрачнел, буркнул:
– Если бы. Под ногами не путаются, и на том спасибо. – Обернулся к спутнице, и Луи с удивлением увидел на лице друга несвойственную ему нежную улыбку. – Лара, это и есть тот самый Луи. Лу, Саглара – моя невеста.
Луи поздравил, едва сумев скрыть удивление. Вечно этот Лерка как учудит, так хоть стой хоть падай!
– И нечего глазами хлопать, – немного резко заявил Валерий. – Уж поверь, лучшей королевы мне не сыскать. Отец согласен, а прочие пусть утрутся.
– Хорошая позиция, – кивнул король Таргалы. – Поддерживаю всецело. Госпожа Саглара, счастлив знакомству.