А если не вернется? Что тебе нужно, старый пес? Все нужно! И вдруг блеснула мысль: «Женюсь!» Зачем отдавать кому-то китайскую принцессу? Почему бы но жениться на ней? Нет сына, так отец устроит свое счастье. Почему персам можно? Немало таких богатых и знатных увидел в Персиде Ишпакай из племени Миромира. Он рассказывал, что все богатые персияне имеют по многу жен. А почему Мадию нельзя жить так, как знатные персы живут?
Мадий раздул пламя в очаге, погрел окоченевшие руки и зло посмотрел в угол шатра, где разливала кумыс его старая верная Томира. Космы седых волос, смазанные бараньим жиром, торчали, как прутья. Рваная рубаха из грубой шерсти прикрывала иссохшее, морщинистое тело. Разлив кумыс, старуха вытерла руки о лоснящиеся бока рубахи, и Мадий вдруг увидел крючковатые пальцы с черными, обгрызенными ногтями. Мадий брезгливо поморщился. Перед взором его, словно во сне, проплыла маленькая тоненькая принцесса в голубых шуршащих шелках. А ведь она ласково смотрела на Фамира своими сверкающими, как бусины, глазами. А на него она и смотреть не стала, только поклонилась вежливо, низко опустив хорошенькую головку. Не посмотрела? Мадий нахмурился. «А если заставлю, то станет смотреть», ― пробормотал он.
«Голубой Цветок! Голу...бой...» ― повторял Мадий почти в забытьи. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть грязной старухи, с которой прожил долгую жизнь. Ему показалось, будто в нем два Мадия. Один Мадий думает о прошедшем, а другой старается представить себе будущее, от которого веет запахами весенней степи, ясного голубого неба и теплым дыханием крошечных жеребят. Мадий, который думает о прошлом, говорит себе: «Когда-то и она была тоненькой и быстрой. И глаза были лукавые...» ― «Это было давно, ― отвечал первому Мадию второй. ―Теперь вокруг пусто и уныло. Жизнь идет к закату, подобно солнцу, которое уходит в самый край степи, за дальние пастбища. Нет тебе ни в чем радости. Только и была отрада заводить горячих коней. Но их уже и так много. Даже старейшины племени не знают, как их много. Ведь ты завел табуны далеко за перевалом. Богатые там пастбища, и никто о них не знает. Теперь они для тебя, только для тебя. Для кого же еще? А Фамир?»
Острая игла забралась в сердце, чья-то невидимая рука сжимала его. Да, для сына... Все для Фамира. И принцесса для него!
«Отдай ее,―говорил другой Мадий, ― зачем она тебе нужна?» ― «Зачем же отдавать сокровище? ― отвечал упрямый голос―Я буду хранить ее, как золотой слиток...»
― Отнеси китайской принцессе молоденького барашка!― закричал вдруг Мадий Томире, решив сегодня же вечером навестить принцессу.
― Кому нужна эта косоглазая? ― завопила в ответ старуха. ― Может, она и принцесса, а мне какое дело? Отдай ее куда хочешь. Больше не стану давать ей барашков. Принцесса!.. Подумаешь! Войдешь к ней в шатер ― совестно сказать,―так и разит благовонными маслами. У благородных саков только жрицы-прорицательницы позволяют себе такое. Тьфу! На порог бы ее не пустила, а ты отдал ей наш лучший праздничный шатер! Все говорят, что это она накликала беду...
― Замолчи!..
В голову старухи полетел глиняный светильник.
― Сейчас же отнеси ей молоденького барашка! Берегись моей ярости. Сама знаешь, что гнев мой страшен. Иди, старая, косматая!..
* * *
А в белом праздничном шатре, где пахло благовонными маслами, как у жриц-прорицательниц, Голубой Цветок, сидя на циновке, подобрав маленькие ножки, обутые в бисерные башмачки, напевала песню:
Перевод с китайского А. Штукина. Антология китайской поэзии,
― Бедная моя госпожа, ― говорила Цай Э, ― ты так славно утешаешь себя старинной песнью из царства Шао! Благословен тот час, когда ты услыхала эту песню. Она вселяет в тебя надежду, и ты забываешь о том, что уже третий день не ела барашка, не видела лепешки и, кроме кумыса, мы ничего не имеем.