— Ты растешь, Чоинг. Ты смогла вернуть все, чего была лишена, и теперь пришло время для того, чтобы идти дальше. Я знаю, что у тебя сильная воля, и ты очень быстро учишься. Но если ты будешь уделять занятиям больше времени, то, поверь мне, это пойдет тебе только на пользу… Ты знаешь, я заметил, что ты читаешь молитвы все лучше и лучше, и хочу тебя за это похвалить. Но мне кажется, что тебе еще нужно поработать над техникой и голосом.
До того дня ни учитель, ни его жена ни разу не говорили, что у меня удивительно красивый голос. А я об этом и понятия не имела. Я была всего лишь ребенком и пела не лучше и не хуже остальных монахинь. Но если я за что–то берусь всерьез, то отдаю этому делу всю себя, и, должна признаться, по большей части мне удается добиться успеха в любом начинании. Наверное, именно потому, что я идеальный ученик, Тулку Ургьен Ринпоче так нравится обучать меня чему–то новому. И я очень рада, ведь таким образом я приобщаюсь к бесконечной мудрости великого наставника больше, чем остальные монахини, которые в основном делятся знаниями между собой. Я понимаю, что мне невероятно повезло, поэтому без колебаний отвечаю учителю:
— Если вы действительно решили сделать мне такой подарок, то я буду очень рада. Я всегда готова учиться чему–то новому.
— Это правда. Мне всегда нравилось развивать свои способности. Даже когда я была совсем маленькой и мама показывала мне, как надо стирать белье, я не томилась от скуки и не упиралась, а внимательно следила за ее действиями и старалась делать все как можно лучше. У меня не было ничего, кроме меня самой. Поэтому я решила: чем больше я умею, тем лучше мне будет в жизни. И поступала так, словно день за днем старательно наполняла маленькими ключиками огромный мешок — чтобы однажды выбраться на свободу. Это позволяло мне чувствовать, что я хоть чего–то стою.
— Ты знаешь, Чоинг, как я верю в тебя и твои силы. Мне кажется, в тебе есть нечто особенное, исключительный дар. Но теперь ты уже не ребенок и должна над собой работать…
И так я начала заниматься пением. Постепенно я стала получать удовольствие от уроков. По понедельникам и четвергам были занятия по духовному пению, а еще по мелодии. Я также научилась плавно двигать руками и играть на трубе, которая называется gyaling. Иногда со мной занимается сам учитель, иногда — его жена. У них у обоих прекрасные голоса, но каждый из них старается учить меня на свой лад. Кунсанг Дечен сосредотачивается на высоких нотах и в основном на носовых гласных, тогда как Тулку Ургьен Ринпоче воспроизводит всю полноту звучания низких нот и играет естественными модуляциями. Они никак не могут договориться между собой, поэтому тихо спорят, явно радуясь этим моментам душевной близости. А я не хочу разочаровать ни одного из них, поэтому стараюсь сочетать оба стиля.
Таким образом, постоянно меняя тональность исполнения, мне удается натренировать голосовые связки и обрести свою собственную манеру пения… С течением времени мое пение становится более собранным и душевным. Постепенно я начинаю понимать: исполняя молитвы, я вкладываю в них всю себя без остатка. Я прикрываю глаза, и слова священных текстов приходят сами собой — благодаря урокам учителя я научилась полностью погружаться в пение. Теперь мне стало гораздо легче медитировать. Когда я сижу в комнате для молитв, радость от пения буквально переполняет меня и забирает все силы. Живот надувается как шарик. Сестры встают, идут по своим делам, разговаривая на ходу, а я продолжаю сидеть. Меня пробирает дрожь от счастья. Я смотрю на учителя и каждый раз вижу гордость в его глазах. Для меня это самая лучшая награда: я счастлива, по тому что Тулку Ургьен Ринпоче доволен мною!
Когда я читаю в комнате, завтракаю на кухне, убираю кровать по утрам, закутываюсь в одеяло перед сном, я часто ловлю себя на том, что пою. Порой вполголоса мурлычу мантры, но не только их: мне подарили кассетную магнитолу, и я постоянно кручу на ней самые разные песни. Больше всего мне нравятся исполнители из Болливуда. А еще меня буквально покорил голос американской певицы Бонни Рэйт. Пленку с записью ее песни «Love has no Pride» я заслушала почти до дыр… Один из гостей приехал в монастырь с гитарой и показал мне несколько аккордов. И я начала усердно упражняться, потому что мне очень хочется самой играть музыку, пусть лаже от струн ужасно болят пальцы!
Я до сих пор храню чудные воспоминания о времени обучения. Мне достаточно закрыть глаза, чтобы снова вернулись те волшебные мгновения, когда я включала музыку на полную громкость и начинала подпрыгивать, приплясывать и подпевать. Да, если бы моя жизнь оборвалась в тот момент, я все равно сказала бы, что она прожита не зря.
7 Падение
Я не в силах сдержать волнение каждый раз, когда возвращаюсь в Катманду. Дорога в большой город занимает всего два часа, но они кажутся мне вечностью. На этот раз меня вез довольно приветливый таксист. Тем лучше, сегодня я не в настроении с кем–либо препираться. С тех пор как я уехала в монастырь, прошло уже два сезона дождей; время течет незаметно, и встречи с родителями с каждым разом становятся все мучительнее. Я стараюсь приезжать к ним раз в месяц, если учителю не требуется моя помощь. На самом деле, я возвращаюсь домой только ради мамы — и ради братьев, конечно. Но точно не ради отца. Его жизнь меня ни капельки не волнует. Я провожу лома всего три дня и стараюсь, чтобы у меня сохранились только хорошие воспоминания. В основном я гуляю по Боднатху. Мне очень нравится тратить карманные деньги, которые я смогла заработать: я хожу в кино, покупаю всякие безделушки, конфеты, много всего. Но в монастырь я всегда возвращаюсь с пустыми руками!
Хм, я‑то думала, что мне в кои–то веки встретился нормальный водитель, но ошиблась. И этот таксист наотрез отказывается заезжать в Боднатх, так что последние триста метров мне приходится преодолевать пешком. У моего квартала плохая репутация среди непальцев, потому что вокруг храма теснятся забегаловки, в которых торгуют спиртным. Это просто хижины из высохшей глины, дерева и кирпичей, где, если у вас есть несколько монет, вам нальют в алюминиевый стакан напиток, который готовится прямо на месте. Такое зелье ударяет в голову до того, как попадает в желудок… И после этого по грязным улицам вечернего Боднатха шатаются толпы нетрезвых тибетцев: они бормочут себе под нос истории, которые никого, кроме них самих, не интересуют, тоскуют по минувшим временам и родной стране, которую их вынудили покинуть. Один из них — мой отец.
Сегодня я опоздала и не смогла предупредить родителей, поэтому мама не увидела, как я приехала. Она стоит спиной ко мне, рядом с ней — мой брат Карма Пунтсок, на руках у которого вертится грязный белый щенок. На недовольной мордочке щенка явно читается желание кое–кого укусить. Мама хватает брата за руки, и щенку удается улизнуть.
Ты понимаешь, что сделал ей больно, ну–ка, скажи, понимаешь?
Мама сильно щиплет брата за локоть. Карма Пунтсок кричит, извивается, пытаясь вырваться. Тогда мама прекращает его щипать, но все равно не отпускает. Я прекрасно вижу, что она хочет ему объяснить, — ведь и со мной недавно приключилась точно такая же история.
Вытри–ка слезы и послушай меня. Запомни: нельзя больше наступать на улиток! Это живое существо, такое же, как и ты. Тебе больно, когда я тебя щипаю? А теперь представь, что чувствует улитка, когда ты наступаешь на нее ногой! Обещай, что больше так не будешь делать…
Карма Пунтсок вытирает слезы, смотрит сначала на красный след на локте, потом немного обиженно — на маму и убегает, не дожидаясь продолжения. Он усвоил урок.
Я смотрю, ты до сих пор практикуешь добрые старые методы убеждения…
Чоинг, девочка моя! А я уж думала, что ты сегодня не приедешь…
Мама поворачивается ко мне, и я с ужасом смотрю на нее. На лбу — свежий, еще не заживший порез, крути под глазами темнеют сильнее, чем обычно, на фоне кровоподтека, занявшего половину лица. То, чего я так боялась, снова случилось. Он опять избил маму. С того самого дня, как я стала монахиней, никто не поднимал на меня руку. Ну, разве что иногда я получала несильные шлепки от монахинь, если уж совсем их доводила, но отец ни разу не ударил меня. Нельзя поднять руку на ту, что посвятила свою жизнь религии, даже если это ваша собственная дочь и на ее теле до сих пор остались следы вашего гнева. Отец не смел. Но мама была совсем беззащитной. Отцу больше не на ком вымешать свою ярость, а меня даже не было рядом, чтобы ей хоть как–то помочь.