— Мир, но… — она с сомнением хмурится, но Локи не дает ей сформировать мысль.
— У меня нет жриц, и я редко делюсь с кем-то своими силами. Но тебе… — он поддевает ее подбородок костлявыми пальцами, — тебе повезло. Я могу сделать из тебя вторую Мари Лаво. …Но я могу и разозлиться… А меня, как ты понимаешь, лучше не злить, — тон приобретает стальные нотки, а в темных глазах вспыхивает непроглядная чернота. И Сигюн передергивает. — Так что выбирай, Сигюн, — вновь возвращается он к бархатной интонации и отстраняется: — Вы-би-рай.
И Сигюн выбирает.
***
Она ходит по канату, находясь в каком-то междумирье, трансе, с легкой невероятно глухой головой. В полной эйфории, пурпурной, облачной, словно дым.
Локи заправляет ее прядь за ухо, нашептывая свою мантру.
«Жизнь коротка. Нет смысла тратить ее на переживания и страдания. Веселись, наслаждайся сегодняшним днем, ведь завтра я, возможно, заберу тебя».
Он не забирает.
Локи даже толком не отвечает на ее вполне резонный вопрос:
— Почему я?
«Почему она? Действительно — почему?..»
— Нет причины, — он лукавит, конечно.
Они остаются на бренной земле, поглощенные вторым ноября, едой, ромом на перце чили, сигарами, сексом.
Сигюн чихает, уворачиваясь от «костлявого пальца» с белым порошком на ребре. Слушает шуршащий смех — ее персональную музыку — и кутается в пурпурную рубашку, прячась от холода в ночи. До утонувшего в дурмане мозга запоздало доходит, что расценивается это намеком.
Опять. Снова. В полете одержимости и схождения с ума. Ей совершенно не кажется, что она устала… Локи тот, кто проповедует гедонизм. И он делает это в пугающем совершенстве.
Выгибаясь под умелыми руками, Сигюн интересуется, когда череда поцелуев доходит до подбородка:
— Почему тебе постоянно надо трахаться?
Как всегда — он смеется. Как всегда он стремится ей все объяснить:
— Смерть и оргазм — два момента, когда человек полностью открывается, распахивает свою душу, когда наиболее уязвим.
Он доказывает это. И с каким-то снисхождением смотрит на вымотанную смертную. Локи шепчет ей в ухо, погружая в страну праздного сна:
— Хороший секс — самое близкое к смерти переживание, доступное живому человеку без пересечения черты.
Сигюн запомнит это надолго.
Она почти не запомнит, что когда будет спать, а ее волосы, убаюкивая, гладить костлявые пальцы, Локи уйдет, потому что День Мертвых закончится.
***
— Ты абсолютно безответственный! — очередные нравоучения вынуждают Локи закатить глаза и театрально поклониться, снимая цилиндр.
— Да-да, Папа Легба, о, дух перекрестков, как скажешь!
— Мы в Темном измерении, прекрати так меня называть!
— Хорошо, — всплескивает руками он и скалится. — Что ты хочешь от меня, Тор?
— Остальные боги в ярости, что ты вытащился в мир смертных на день раньше, да еще и натворил дел!
— Всего восемьдесят человек! — веселится Локи, припоминая преждевременно взятые души. — С кем не бывает! И я не сожалею! — становится твердым он. — Уйми своих «Мстителей». Я могу покидать Темное измерение, когда захочу, без твоего разрешения. Я Хозяин Кладбища, покровитель Жизни и Смерти. Это мое право!
— Да? — Тор интересуется как ни в чем не бывало. — А по мне, ты больше покровитель игр, разврата, праздников и веселья.
Локи усмехается.
— Смерть без жизни была бы невозможна, братец. А что это, если не жизнь?
— Совращение живых женщин тоже жизнь?
Локи заклинивает.
— Ну да…
— Дай-ка перефразирую: считаешь нормальным создавать себе жрицу, когда Один четко и ясно запретил тебе их иметь?
— Это вообще вышло случайно, — хмыкает он.
— Ты случайно выбрал девушку, не относящуюся к ковену вуду? Которая знать не знает, что становиться твоей жрицей запрещено?
Локи отмахивается:
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Отец в ярости, — просто подытоживает Тор. Прекрасно понимает, что здесь, как всегда, раскаяния не добьешься. — Он дал тебе кучу поблажек. Даже разрешил выходить в смертный мир по желанию в обход меня. И у тебя был всего один, Локи, один запрет, но ты!..
— Разве этот старый змей не должен лежать где-то в углу Измерения и тихо шипеть? — скептически склоняет голову Локи и фыркает: — Зол? Тор, я тебя умоляю!.. Когда он последний раз показывался? Одну? Две тысячи лет назад?!
— Это не значит!.. — крайнее возмущение Тора привлекает знакомое чувство зова и внезапно возникший на темном перепутье букет.
И Локи до смерти широко скалится.
***
Большая сигара, ром, авокадо, черный кофе без сахара и кофейные зерна, табак, черный ликер, жареное мясо, кровь красного петуха.
Нарисованное мелом во весь черный пол огромное «похоронное» веве.
Рука вбрасывает пучок растений в огонь, и Сигюн вдыхает стойкий запах жженых трав. Перед глазами становится мутно, в голове — чересчур легко. Сигюн блаженно улыбается и прикрывает веки. Двигается, будто танцует, плавно, медленно. В каком-то быстро настигнувшем эйфорическом опьянении. Пламя на фитилях толстых свечей пляшет, отбрасывая шаловливые тени, складывающиеся в простирающиеся жадные руки.
Он так сильно хочет поскорее ее забрать.
Сигюн нетвердыми пальцами придвигает ближе к коленям ритуальные предметы. Одновременно и прекрасно знает, и не уверена, что делает. Она помнит последовательность: взять свечу, разогреть «тело», вылепить голову, руки и ноги. Белый воск в ее руках плавится под огнем, приобретая человеческие очертания. Грудь внезапно сдавливает от волнения, и Сигюн шумно вздыхает. Что-то настойчиво шепчет, скребется под коркой мозга. Остановись! Но опьяняющий горький запах тут же забирается в ноздри, ведя сознание. Сигюн сонно окунает тонкие пальцы в пиалу с угольной пылью, оставляет черный пепел под длинными ногтями. Красит получившуюся восковую фигурку по шею.
Ее жених.
Губы трогает невнятная полуулыбка. Все происходящее даже затуманенной дурманящими травами голове кажется нереальным, комичным, вздорным. Она собирается выйти замуж за лоа, властвующего над мертвыми и умирающими. Правда ведь, что за бред?
Сигюн хмыкает, не сумев надолго ухватиться за эту мысль. Абсолютно все они сейчас — текучие, вязкие, убегающие сквозь пальцы. Она с трудом отыскивает увесистое золотое кольцо с крупным обсидианом и с каким-то трепетом надевает на безымянный палец.
Теперь — с Его именем.
Поднимает букет сухих орхидей, перевязанных пурпурной лентой, и хватается за него обеими руками — лишь бы не выпустить. Мешкает. На секунду. Тупо утыкается глазами в цветы.
Мертвому — мертвое.
Улыбается. Губы шепчут медленно, с расстановкой, короткими заученными фразами:
— В мире этом. И в невидимом. Всегда с верой в вуду. До конца моих дней. В печали. В болезни и здравии. Я твоя.