— Я говорил с одним монахом, сведущим в писании и в законе, и он говорит, что оскорбление посла — это дело, которое может кончиться смертной казнью. Просите же Бога, чтобы меченосец не жаловался…
Услыша это, оба рыцаря хоть и хватили за ужином несколько через край, все же удалились на покой уже не с таким веселым сердцем. Мацько даже не мог заснуть и спустя несколько времени, когда они уже улеглись, обратился к племяннику:
— Збышко!
— А?
— Подумал я, и выходит так, что тебе обязательно отрубят голову.
— Вы думаете? — сонным голосом спросил Збышко.
И, отвернувшись к стене, заснул крепким сном, потому что был утомлен дорогой.
На другой день оба рыцаря из Богданца вместе с Повалой отправились в собор к ранней обедне, как для того, чтобы помолиться, так и с целью увидеть двор и гостей, съезжавшихся в замок. И в самом деле, Повала уже по дороге встретил много знакомых, а между ними немало рыцарей, известных в Польше и за границей. Юный Збышко с восторгом смотрел на них, обещая себе, что если в деле с Лихтенштейном он выйдет сухим из воды, то постарается сравняться с ними в мужестве и во всех добродетелях. Один из этих рыцарей, Топорчик, родственник каштеляна краковского, сообщил им новость о возвращении из Рима Войцеха Ястжембца, схоластика, ездившего к папе Бонифацию IX с королевским письмом, содержавшим в себе приглашение прибыть в Краков на крестины. Бонифаций принял приглашение, но, выказав сомнение в том, сможет ли прибыть на крестины лично, уполномочил своего посла быть его заместителем при обряде и вместе с тем просил, чтобы, в знак особого его благоволения к королю и королеве, младенец был назван Бонифацием или Бонифацией.
Говорили также о скором приезде короля венгерского Зигмунта и рассчитывали, что он приедет обязательно. Дело в том, что Зигмунт приезжал и званый и незваный, всегда, как только предстоял какой-нибудь съезд, или пиры, или турниры, в которых с увлечением принимал участие, ибо желал прославиться во всем мире и как государь, и как певец, и как один из первых рыцарей. Повала, Завиша из Гарбова, Добко из Олесницы, Нашан и другие подобные им мужи с улыбкой припоминали, как в прошлый приезд Зигмунта король Владислав тайком просил их быть не слишком упорными на турнирах и щадить "венгерского гостя", тщеславие которого, известное всему миру, было так велико, что в случаях неудачи на глазах у него навертывались слезы. Но более всего занимали рыцарей дела Витольда. Рассказывались чудеса о великолепии той отлитой из чистого серебра колыбели, которую от Витольда и жены его Анны привезли в дар литовские князья и бояре; как бывает всегда перед обедней, образовались кучки людей, сообщающих друг Другу всякие новости. В одной из них Мацько, услышав о колыбели, стал описывать ценность подарка; но еще больше рассказывал он о задуманном огромном походе Витольда на татар, его так и закидали расспросами об этом походе. Дело было уже почти готово; громадные войска двинулись уже на восток Руси; если бы поход оказался удачным, то он распространил бы власть короля Ягеллы чуть ли не на полмира, до неведомых глубин Азии, до границ Персии и берега Арала. Мацько, который был близок к особе Витольда и мог знать его намерения, умел рассказывать о них толково и так красноречиво, что, пока не звонили к обедне, перед папертью собора образовался вокруг него целый кружок любопытных. "Дело идет, — говорил он, — попросту о крестовом походе. Сам Витольд, хоть его титулуют великим князем, правит Литвой от имени Ягеллы и является лишь наместником. Таким образом вся честь заслуги будет принадлежать королю. Какая слава будет для новокрещеной Литвы и для могущества Польши, когда союзные войска понесут крест в такие страны, где если и произносят имя Спасителя, то лишь ради кощунства, и где не ступала до сих пор нога поляка или литвина. Свергнутый Тохтамыш, когда польские и литовские войска снова посадят его на утраченный кипчакский престол, признает себя "сыном" короля Владислава и, согласно своему обещанию, вместе с Золотой Ордой поклонится кресту". Все напряженно прислушивались к этим словам, но многие вовсе не знали, о чем идет речь, кому Витольд собирается помогать, с кем воевать; поэтому некоторые стали спрашивать:
— Говорите толком: с кем война?
— С кем? С Тимуром Хромым, — отвечал Мацько.
Наступило молчание. До слуха западных рыцарей, правда, часто долетали имена Золотой, Синей, Азовской и всяких других орд, но татарские дела и междоусобные распри между отдельными ордами не были им хорошо известны. Зато с другой стороны в тогдашней Европе не нашлось бы ни одного человека, который бы не слыхал о страшном Тимуре Хромом, или Тамерлане, имя которого повторялось с неменьшей тревогой, нежели когда-то имя Атиллы. Ведь это был "властелин мира" и "властелин времени" — господин двадцати семи завоеванных государств, обладатель Московской Руси, Сибири, Китая до самой Индии, Багдада, Исфагана, Алеппо, Дамаска; тень его падала через аравийские пески на Египет, а через Босфор на Греческую империю, это был истребитель человеческого рода, чудовищный строитель пирамид из человеческих черепов, победитель во всех битвах, ни разу не побежденный "господин душ и тел".
Тохтамыш посажен им на престол Золотой Орды и признан его "сыном". Но когда господство его простерлось от Урала до Крыма через большее пространство земли, чем было ее во всей Европе, "сын" захотел быть самостоятельным государем; но "единым пальцем" отцовским он был свергнут с престола и бежал к литовскому князю, умоляя о помощи. Его-то и вознамерился Витольд снова посадить на престол, но, чтобы сделать это, надо было сначала померяться силами с владыкой мира — Хромым.
Поэтому имя его произвело на слушателей сильное впечатление, и после некоторого молчания один из старейших рыцарей, Войцех из Яглова, сказал:
— Не с кем попало придется иметь дело.
— Да толку-то мало, — поспешно ответил Миколай из Длуголяса. — Какое нам дело до того, кто будет царствовать за тридевять земель отсюда, Тохтамыш или какой-нибудь Кутлук?
— Тохтамыш примет христианскую веру, — отвечал Мацько.
— Либо примет, либо не примет. Можно ли верить этим собачьим детям, которые Христа не признают?
— Но достойно пасть в бою во имя Христа, — ответил Повала.
— И во имя рыцарской чести, — прибавил Топорчик, родственник каштеляна. — Есть же между нами такие, которые пойдут. У пана Спытка из Мельштына жена молодая и любимая, а ради такого дела и он поехал уже к Витольду.
— И неудивительно, — вставил Ясько из Нашан, — хоть бы самый тяжкий грех лежал на душе — за такую войну он наверно простится и спасение вечное тоже наверно дастся.
— А вечная слава! — снова сказал Повала из Тачева. — Уж коли война, так война, а коли с хорошим противником, так тем лучше. Тимур завоевал мир и обладает двадцатью семью царствами. Какая слава была бы для нашего народа, если бы мы его покорили.
— А почему бы и не так? — отвечал Топорчик. — Хоть бы сто царств у него было, пусть его боятся другие, а не мы. Это вы хорошо говорите. Созвать бы тысяч десять хороших солдат — так мы весь мир завоюем.
— А какому же народу и покорить Хромого, если не нашему?…
Так разговаривали рыцари; и Збышко даже удивлялся, как это ему раньше никогда не приходила охота пойти за Витольдом в степи… Но во время пребывания в Вильне ему хотелось увидеть Краков, двор, принять участие в рыцарских турнирах, а теперь он думал, что может найти здесь не славу, а суд, между тем как гам в худшем случае обрел бы славную смерть…
Но древний Войцех из Яглова, у которого от старости тряслась голова, но у которого ум соответствовал возрасту, облил рыцарей холодной водой:
— Глупы вы, — сказал он. — Неужели никто из вас не слыхал, что изображение Христа сказало королеве, а уж если Спаситель допускает ее так близко к себе, то почему бы Святой Дух, третья ипостась Святой Троицы, был бы к ней менее милостив? Поэтому она видит будущие события так, как если бы они совершались перед ее глазами. Она же сказала так…