— Будь внимательнее, Готфрид! Вам обоим важно запомнить и понять. И толкни, пожалуйста, Анье. Она спит с открытыми глазами. О небо! И что мне с вами делать? Ведь вовсе кретины, а подготовить нужно в срок!
По спине Готфрида пробежали мурашки: как-то зловеще прозвучало бормотание наставника.
— Скажи-ка, в какой срок? Ну?
— Да так, — промямлил Плаен. — До взрослости, наверное. Извини. Вы меня до отчаяния доводите, и ведь нарочно! Можете, но упрямитесь! У меня никогда таких учеников твердолобых не было!
Юноша немного смутился и тут же удивился своему смущению. Обычно увертки наставника лишь раздражали его, но теперь тот попал в точку: Готфрид-то намеренно срывал лекции.
— Конечно, мы не можем знать, какими Арант, Грелльнер и их современники были на самом деле, — заметил Плаен, возвращаясь к уроку. — Истории, дошедшие до нас, изменены тысячами пересказов. Но именно в переложениях они приобрели значение для людей сегодняшних. Герои, которых мы соотносим теперь с Войной Братьев, стали штампами, архетипами. Грелльнер принес Искушение в рай Андерле. Бессмертные Близнецы потеряли невинность.
Готфрид слышал это и раньше, оскомину уже набило. Но Плаен все твердил и твердил, будто вколачивал, одно и то же, упорно до детей не доходившее.
— Нам не дано понять, кем именно были Турек Арант и Тайс Рогала. Герой ли Арант? По нынешним меркам, конечно, нет. Хозяин Рогала или слуга? А может, Великий меч Аранта управлял им, а вовсе не наоборот? Подумайте над этим. Всю свою жизнь вы будете встречаться с подобными, пусть и менее знаковыми, ситуациями. Их изучению мы посвятим всю следующую неделю.
Урок закончился. Готфрид с Анье вскарабкались на парапет юго-восточной башни Касалифа.
— Я ничего не вижу, — заметила Анье. — А ты? Твои глаза зорче.
— И я не вижу, — сообщил Готфрид, осмотрев восток. Он провел взглядом по дороге, огибавшей болото и уходившей на юг, к Хартогу и Долвину; затем медленно повернулся, осматривая трясину, виноградники, нагромождение взгорий на севере. Взгорья эти назывались Савой, от них марка и получила свое имя. Готфрид иногда охотился там с братьями.
— Холмы совсем иссушились, — заметил он. — Опасно там, если пожар.
— Ливень бы! Говорят, и болото пересыхает.
С час болтали попусту, опасаясь озвучить то, о чем на самом деле думали.
Мысли про Вентимилью, должно быть, удручали и братьев, которые вяло упражнялись на тренировочном поле.
Сафайр отсутствовал неделю. А вернувшись, объявил:
— Я видел самого короля! Может, зря мы боялись. Братство знает про Гревнинг. Верховный магистр, император и король Бильгора Кимах приглашают всех на переговоры в Торунь.
Бильгор, сосед Гудермута, числился среди сильнейших королевств Запада. Его столицу, Торунь, называли одним из величайших городов современности, а Кимаха Фольстиха — выдающимся монархом.
— Они хотят объединить все западные королевства и ордены Братства, — сообщил сафайр. — Правитель сказал, что Гудермут тоже войдет в союз и без защиты не останется. Нас не бросят. Алер не осмелится напасть — конечно, если не решится драться сразу со всем Западом.
Готфрид никогда не слышал от отца речи длиннее. И неубедительней.
— Он сам себе не верит, — прошептала Анье.
— С чего ты взяла?
— А ты прислушайся. Не надеется он на союз, нас успокаивает.
На следующий день война явилась в Гудермут. Готфрида разбудил сигнал тревоги. Солдаты сафайра обстреляли вентимильцев, перешедших рубеж, — те ответили. Юноша бросился к восточной стене.
Горизонт застлало дымом, и сквозь него рассветное солнце казалось кровавым. За пограничной линией, совсем рядом, проходил вентимильский патруль. Готфрид понаблюдал за ним несколько минут. Отец подошел, остановился рядом. Чуть погодя сказал:
— Иди завтракай и садись за учебу.
— Да, сир, — покорно ответил тот.
Но учиться не очень-то получалось: тяжело думать о старых сказках, когда рядом гибнут люди. Шум со стен мешал сосредоточиться. Анье уже сдалась и удрала с лекции.
Плаен захлопнул книгу, сунул ее в футляр.
— Все, довольно, — фыркнул он презрительно. — Беги, любуйся варварством.
Юноша кинулся впопыхах собрать школярские принадлежности.
— Готфрид, хоть ты не будь как Анье, — пробурчал Плаен. — Чего тебе неймется? Что ты увидеть надеешься? Нет там ни чудес, ни романтики. Война — это страх и грязь.
Уловив гримасу ученика, он добавил:
— Я не всю жизнь в ордене, битвы тоже повидал. Я помню перекошенные ужасом лица друзей, распластанных кишками наружу в смрадной жиже из крови и дерьма.