— Невозможно! — вскричал патриарх Николай. — Даже его Высочество коннетабль не может отдать такой приказ в отношении крестоносцев без согласия курии!
— Мессир! — сенешаль Франции Жак де Гралли очищал маленьким золотым кинжальцем второй апельсин, — у меня есть наидостовернейшие сведения, полученные прямо из Парижа, что ныне султан Калаун никак не заинтересован в войне с Иерусалимским королевством. Его главный враг — монголы, и именно против них он готовит свою армию.
— Именно так! — вставил реплику пизанский консул, — вся восточная торговля идет сейчас через Акру. Не будут же султан и его эмиры столь недальновидны, чтобы уничтожить основной источник своих доходов.
— Не забывайте о том, что недавно султан заключил торговый договор с Генуей, милейший — прокомментировал это замечание великий магистр госпитальеров.
Пизанец и венецианец болезненно поморщились.
— После падения Триполи у Генуи не осталось на востоке ни одного порта — с гордостью парировал пизанец.
— Вот это меня и пугает больше всего, — произнес вполголоса стоящий рядом с Дмитрием маршал Храма, Пьер де Севри, — если Генуя и Каир договорятся с Генрихом, чтобы использовать в качестве главного порта какую-нибудь гавань на Кипре, к примеру, Фамагусту, тогда Акра обречена.
— К сожалению, — по праву старшего подвел черту дискуссии юный Амори де Лузиньян, — я не имею право наказать виновных. Вы, мессир, — он повернулся в сторону все шагавшего вдоль окон де Боже, — конечно, можете воспользоваться своим огромным влиянием на курию, и добиться письменного разрешения на казнь, но к чему это приведет? Папе станет гораздо сложнее вербовать для нас солдат, которые и едут-то сюда, прежде всего, для того, чтобы пограбить. А на следующий же день после прибытия к нам очередного отряда, повторится в точности то же самое.
— Я имею еще одно предложение, сир, — глухо отозвался из дальнего угла де Боже, — оно вам может показаться безумным. Казните вместо этих «покаявшихся», — в интонацию, с которой было произнесено это слово, был вложен весь сарказм, накопившийся у мессира по отношению к Тирскому епископу, — те полтора десятка преступников и воров, которые находятся в городской темнице. Если устроить казнь на дальней башне, то вряд ли кто-то из свидетелей распознает подмену. Так мы получим хоть пару месяцев отсрочки.
— Какой отсрочки? — искренне удивился посланник английского короля, Отто де Грандисон, — я только что вернулся после инспекции крепостных укреплений. Если вы считаете, что несколько тысяч сброда, который пригонит сюда султан, смогут причинить Акре хоть малейший вред — вы ошибаетесь. Это вам не Триполи какой-то. Ров в пятнадцать локтей шириной наполнен до краев водой. За ним два ряда мощных тридцатифутовых стен с отлично укрепленными башнями. Флота у мамелюков нет — с моря они не прорвутся, и не смогут нас заблокировать. Постоят с месяц у стен, и разбредутся, как обычно.
Видя, что его мысли не находят поддержки ни у кого, кроме братьев госпитальеров, тевтонцев, и лазаритов, де Боже, не споря более, молча занял за столом свое место.
Коннетабль для порядка еще раз опросил всех членов совета, и принял окончательное решение — отправить султану послание с извинениями, и более никаких действий не предпринимать. На этом заседание совета завершилось.
На выезде из замка великий магистр госпитальеров, ведя своего коня стремя в стремя с конем де Боже, спросил:
— Мессир, а почему вы не рассказали о втором письме, где султан требует вместо наказания виновных выкуп — по золотой драхме за каждого жителя города? Я думаю, что даже если бы все прочие отказали принять участие в сборе средств, два наши ордена могли бы выплатить нужную сумму.
— Бесполезно, — ответил де Боже, — тут коннетабль совершенно прав, эдак мы после каждого вновь прибывшего отряда будем по двадцать-тридцать тысяч золотом на откуп собирать. Не на что станет братьев-рыцарей содержать. Так что, будем готовиться к войне. Я, конечно, отправлю еще одного гонца к султану, и буду умолять его о мире, но, думаю, это вряд ли поможет. Да спасет Господь Заморье!
По дороге в командорство Ги де Боже вспоминал прошедшие годы. Смерть грозного Бейбарса в 1277 году дала Иерусалимскому королевству небольшую передышку, которое оно не смогло обратить к собственной пользе.
Его родственник, король Неаполитанский Карл де Анжу, к счастью, в конце концов, получил все права на Иерусалимскую корону, и был готов при поддержке ордена воевать за свои новые владения. Зная Карла, как человека честолюбивого, безжалостного и хладнокровного — он не остановился перед тем, чтобы вырезать под корень весь род Гогенштауфенов, с которым воевал за Сицилию, Великий Магистр ожидал что папа, Карл Анжуйский и его союзник, Эдуард Английский, смогут обеспечить защиту Иерусалимского королевства. Однако, в 1282 году в Палермо произошел бунт местных нобилей, известный как «Сицилийская вечерня», завершившийся тем, что все французы на острове были вырезаны, а Сицилия была потеряна Карлом, и перешла в руки Арагонской династии. Карл Анжуйский был изгнан из своих владений, потерял все — земли, доходы, армию, и через три года тихо скончался в Неаполе. После смерти Карла корона вернулась к Лузиньянам, и великий магистр, скрепя сердце признал Генриха Кипрского королем Иерусалимским.