Уильям Лэшнер
Меченый
Глава 1
Наверное, это была еще та ночь. Одна из тех долгих, рискованных ночей, когда мир смещается, двери раскрываются и ты отдаешься опасным инстинктам. Ночь ошибочных суждений и неверных поворотов, усталости, веселья и сильного сексуального заряда, который пугает и одновременно привлекает. Ночь, когда безвозвратно меняется твоя жизнь; и пока она меняется, тебе все равно, к лучшему это или к худшему. Задрайте люки, ребята, мы погружаемся.
Да, это была именно такая ночь.
Она с самого начала не предвещала ничего хорошего. В течение нескольких дней я находился в центре бури, поднятой СМИ. Из «Нью-Йорк таймс» звонят по одному телефону, из телеканала «Жизнь в пять часов» – по второму. Интервью «Экшн ньюс» в шесть часов, выступление по телевидению – в одиннадцать. Надо сказать, что я никогда не сторонился известности. Я всегда говорил, что это единственное, чего нельзя купить за деньги, но все же публичность и связанная с ней суета, постоянная озабоченность тем, чтобы журналисты правильно написали мое имя, сумасшедшие звонки, откровенные угрозы и намеки на мою продажность – все это сделало свое дело. Вымотанный донельзя, я отправился вечером чего-нибудь выпить в свой любимый кабачок «У Чосера».
Сел у барной стойки, заказал коктейль «Морской бриз» и с удовольствием почувствовал острый вкус алкоголя, обещающий вернуть жизнерадостность или по крайней мере принести облегчение. Примостившийся рядом старик начал что-то рассказывать. Я закивал в ответ: мол, да-да-да – и принялся осматривать бар в поисках других интересных персонажей. Женщина в углу подарила мне взгляд. Я улыбнулся в ответ. Прикончил выпивку и заказал еще.
Если вам показалось, что я все четко помню, не обольщайтесь. Например, я не могу вспомнить, как выглядел старик.
Из музыкального автомата, представьте себе, доносится голос Джона Леннона. Старик рассуждает о своей судьбе и жизненных потерях так, как старики всегда болтают о жизни и потерях в дешевых барах. Я приканчиваю третью выпивку и заказываю следующую.
Дверь открывается, и я поворачиваюсь с огромной надеждой на то, что сейчас войдет человек, который изменит мою судьбу. Такую надежду испытывает каждый клиент бара. Я вижу красивое лицо, широкое и сильное, и светлые длинные волосы, собранные на затылке в конский хвост. Это лицо все еще живет в моей памяти – оно единственное, что я четко помню. Женщина выглядит так, словно только что покинула седло мотоцикла: черная кожаная куртка, джинсы, ковбойская кривоногая походка. Ее облик наполняет меня желанием тут же купить «харлей». Увидев меня, она останавливается, словно я ей знаком. А почему бы и нет? Я знаменитый человек – в том смысле, что промаячил минуты полторы на экране телевизора. Я дарю женщине улыбку восхищения, она проходит мимо меня и садится у стойки бара по другую сторону от старика.
Допиваю стакан и прошу налить другой. Заказываю выпивку этой женщине. А чтобы не показаться невежливым, угощаю и старика.
– Я любил свою жену, да, любил, – говорит старик. – Как растолстевший ребенок любит пирожные. У нас были всякие планы на жизнь, достаточно планов, чтобы заставить расплакаться херувима. Это было моей первой ошибкой.
Я наклоняюсь вперед и смотрю на блондинку.
– Привет, – говорю я.
– Спасибо за пиво, – отвечает она, похлопывая по бутылке «Роллинг рокс».
Я поднимаю свой стакан:
– Ваше здоровье.
– Что вы пьете?
– «Морской бриз».
– Я так и думала.
– Я ощущаю нотку сарказма. Во мне достаточно мужского начала, чтобы пить благородные напитки. Хотите, испытаем силу рук?
– Я вывихну вам плечевой сустав.
– Не сомневаюсь.
– Но сначала дайте попробовать, – говорит она.
Я устанавливаю локоть на стойку бара, разворачиваю ладонь в положение для армрестлинга.
– Дайте попробовать вашу выпивку, – уточняет она.
– Все дело в том, что нельзя строить планы, – говорит старик, в то время как я пододвигаю свой коктейль мимо него к женщине. – Жизнь не позволяет. Вскоре после этого я обнаружил, что она занимается любовью не только в нашей постели. Она мне изменяла с моим братом, Куртом.
– Что вы говорите, – роняю я.
– То, что сказал, – отвечает старик. – Но я с этим смирился. По крайней мере она изменяла в семье. Нет нужды выносить сор из избы и разрушать семью.
– Ну как? – спрашиваю я женщину, чье прекрасное лицо перекосилось после глотка моей выпивки.
– Вкус как у рвотной массы колибри, – говорит она, двигая стакан ко мне.
– Меня зовут Виктор. Виктор Карл.
– Что, когда вы родились, нормальные фамилии уже кончились, – спрашивает она, – и вместо фамилии вас наградили двумя именами?
– Именно так. А как назвали вас?
– Зачем вам это нужно?
– Просто стараюсь быть вежливым.
– Знаю я ваши старания, – говорит она, но на лице все равно появляется улыбка.
– Все их планы в конце концов сорвал рак, – говорит старик. – Он порвал горло. Курту. Когда он умер, жена сбежала с ночным санитаром. Это был счастливейший день в моей жизни. А теперь я скучаю по ней каждую минуту, каждый час. Я любил ее по-настоящему, как в песне Хэнка Уильямса, но какое это имеет значение?
Я приканчиваю остатки коктейля, и в этот момент мой внутренний видеомагнитофон дает серьезный сбой. Помню, что музыкальный автомат источал песню Джима Моррисона, полную сентиментальности, мистики. Помню, что выпивка имела странный вкус и что я истерично смеялся над какой-то шуткой. Помню, что старик на секунду встал и я скользнул на его нагретое место рядом с женщиной. Помню, что заказал нам еще по выпивке.
Она пахла пивом, бензином и девственным потом, и я подумал, сидя рядом, что если бы смог сохранить ее запах в бутылочке, то сделал бы состояние в парфюмерном бизнесе. По крайней мере надеюсь, что только подумал об этом, потому что слова прозвучали бы бестактно, но это объясняет мое следующее мнимое воспоминание: она как-то странно, с жалостью посмотрела на меня, потом резко поднялась и направилась к двери.
Не помню, последовал я за нею или нет, но предполагаю, что последовал. Исхожу из того, что именно тогда в памяти открывается дверь, я переступаю через порог и оказываюсь в странной, глухой темноте.
Таковы вкратце мои воспоминания о той ночи. После этого – ничего.
Проснулся на кафельном полу от судорог во всем теле. Голова, неловко повернутая, упиралась в стену, ноги были неуклюже согнуты и раздвинуты, одна рука исчезла.
Через мгновение обнаружил руку под собой, согнутую и онемевшую. Я в панике перекатился на бок, чтобы освободить руку, сел и похлопал бесчувственным придатком по груди. Затем я начал бить и щипать руку до тех пор, пока боль не дала мне понять, что кровообращение восстановилось.
Тогда я оглянулся по сторонам и понял, что сижу в парадном подъезде своего дома. Ночь ушла. С улицы пробивались серые проблески рассвета, что позволило мне узреть мое жалкое состояние.
Костюм и рубашка порваны в клочья, галстук развязан. Тяжелые черные туфли присутствуют – в отличие от носков. И пахну я как шелудивый пес, кое в чем вывалявшийся. Шея не работает, бедро болит, во рту привкус какой-то гадости, в голове стучат топоры, а грудь, словно при сердечном приступе, терзает острая боль.
«Черт возьми, – подумал я, пытаясь подняться на трясущихся ногах и сваливаясь на больное бедро, – наверное, это была еще та ночь». Я попробовал вспомнить, что случилось накануне, но безуспешно: на память приходила лишь блондинка в кожаной куртке.
Со второй попытки я, шатаясь, поднялся на ноги, с грохотом упал плечом на почтовые ящики и, оттолкнувшись, принял вертикальное положение. Маленький холл растянулся и сжался, кафельные плитки на полу закружились. Я резко вдохнул через зубы и медленно выдохнул так же.