Увы, постарались все-таки люди. А через неделю в Рязани взлетел на воздух уже и Владимир Ильич. Гипсовые обломки разметало на 20 метров вокруг. (По счастью Ильич был выбран весьма удачный для подобного выражения протеста: рядом стоит только пустующий ночью завод.) Такой взрыв надо готовить, это вам не молотить спьяну по мемориальной доске случайно подвернувшимся булыжником, оружием пролетариата. Месть ли это за Колчака? Недельный промежуток наводит на такие предположения, но кто ж его знает. Но взлетевший на воздух Ленин в любом случае связан со взорванным памятником Императору Николаю II работы Клыкова, что стоял на берегу речки под сельцом Тайнинским. Под тем самым Тайнинским, которым «тешился» во времена давни второй из Романовых, Алексей Михайлович, Тайнинским, чью изумительной белокаменной архитектуры церковку при советской власти превратили в общежитие, разломав все внутреннее убранство. Хорошо, красиво памятник там стоял, а теперь его нет. А памятник работы Клыкова в любом случае связан с памятником работы Вучетича на Лубянке, который ликующий народ снес с постамента, и который некоторые граждане до сих пор пытаются на этот самый постамент воротить…
Все демоны из ящика Пандоры, что метались по России после 1917 года, представлены и в современной «войне памятников». Тут и самостийные «батьки», недавно отметившиеся в Севастополе осквернением памятника Екатерине Великой: облили монумент «жовто-блакитными» масляными красками. Тут и опять одичавший Кавказ, негодующий по поводу возведения памятника генералу Ермолову в Минеральных Водах. Только в минувшем октябре состоялось его открытие, а уже успели прозвучать протесты и обвинения Ермолова в «геноциде кавказских народов». Пока идет только словесное сотрясание воздуха, но безопасен ли наш Ермолов, русский герой Алексей Ермолов на земле, которую он с таким трудом поднимал из хаоса родоплеменных отношений, разбойничьих набегов и прочей доисторической дряни?
Мы живем (и каким-то образом еще живы) в стране, где ни один, пожалуй, памятник не стоит спокойно. Никому не мешает дышать разве что Пушкин, Александр Сергеевич. Стоит он и смотрит с высоты на коллизии, что будут, пожалуй, пострашнее «Медного всадника».
Меня спрашивают иногда: зачем я поднимаю столь часто тему Гражданской войны? Не надо-де ворошить, само утрясется. Но я не вижу в обществе осознания простейшей данности: война эта никогда не кончалась. Как началась, так и идет себе потихоньку. В советское время просто не видно было ее течения. Так же, как не было видно межрелигиозных напряжений. Но все эти угли тлели под серой золой застоя. Ну и что с этой грустной данностью можно поделать? Разве что добиваться, чтоб факт гражданского и идейного противостояния в обществе был признан наиважнейшей проблемой сегодняшнего дня. А если мы и дальше станем одной рукой снимать «Адмиралов», а другой праздновать юбилеи комсомола, мы просто рухнем. Русский народ беззащитен сейчас перед любой внешней экспансией, перед любым кризисом. Оппозиционные ответвления текут в любом народе, но у нас нет основного течения.
Только как его измерить, русло, по которому должно течь основному течению? Кому дать право на расстановку исторических акцентов, на написание целостных школьных учебников? (Нам уже не до жиру, то есть не до себя самих, нам бы завтрашнее поколение вырастить вне гражданской войны). Правительству? Спасибо, не его это дело. У него тем паче ничего хорошего пока не получилось. Тусклый официоз вокруг однозначно «положительных» событий отечественной истории и прятанье головы в песок при виде всех остальных. Иногда кажется, что шанса на завтрашний день у страны нет вообще никакого. А откуда ему быть? Так называемый «патриотический лагерь» разбит на десятки (если не сотни) биваков, где каждая горстка патриотов кашеварит на своей манер.
В действительности вполне существует мировоззрение, не субъективное, не чье-то персональное (и потому легко оспариваемое), на которое можно было бы опереться. Ларчик открывается невообразимо просто: это православная точка зрения. Это во всех смыслах соборное мировоззрение весьма большого количества живущих в этой стране людей. Дабы кто чего не подумал: речь вовсе не об ОПК. Речь только о нравственной оценке всех событий XX века, без которой мы не можем идти в XXI. Если бы Церковь выступила с такими инициативами — это было бы спасительно. Я говорю сейчас не с точки зрения верующего человека (каковым, впрочем, являюсь), а с точки зрения простого здравого смысла. Должен же кто-то наконец определить, каким памятникам стоять в стране, а каким — нет, и этот кто-то должен быть чем-то много большим, нежели один человек. Я лично альтернативы не вижу. Никакой. Нужды нет, в XX веке Церковь состояла из людей, которые порой спотыкались и падали со своей страной вместе, но в отличие от иных соотечественников, имели в жизни ориентир вечный, не подвластный злобе дня.
Но церковных инициатив пока нет. Государство у нас светское. Шансов на прекращение Гражданской войны нет тоже. Пока что ее ведут памятники.
Об Адмирале
Когда в доме появляется новый гость, я иной раз позволяю себе за чаем не лишенный рисовки жест. Повертев в пальцах старую чайную ложечку, я интригующе произношу: «А вот угадайте загадку. Одной двенадцатой частью этой ложки помешивал чай адмирал Колчак. Как это могло быть?» Мало кто угадывает, а отгадка, между тем, очень проста. Ложек когда-то было двенадцать — обыкновенное для столовых приборов число в хозяйстве семьи. Вероятность того, что ложечку, которой я и сейчас, сидя в компьютере за этим эссе, помешиваю чай (только я, и никто больше!), единожды держал в руках Колчак, следовательно, одна двенадцатая. Это не много, но мне довольно: я люблю мифологию вещей, она добавляет уюта в жизнь.
Но прежде, чем рассказывать о ложечке, стоит поведать два слова о ее первой владелице. Анисию Федоровну, бабку по материнской линии, я, нынешняя обитательница XXI столетия, помню только дряхлой старухой. Оно и не удивительно, бабка-то была ровесница XX века. Она успела выучиться в гимназии, что в юности вызывало во мне завистливый интерес. Гимназия же была в маленьком городке, незаметном за Уральскими хребтами, под скорей всего башкирским названием Сатка. Даже ближний Златоуст казался из Сатки едва не столичным городом, в столицы же настоящие всерьез не верилось. В Средней полосе России гимназистку Анисию домашние и подружки звали бы Аней либо Анютой, но на окающем Урале девочка была Оня, Онечка.
Училась Оня исключительно на «отлично», но последнего класса не закончила, при чем отнюдь не по причине революционных событий.
Как во всяком городке-невеличке, все важные и казенные строения стягивались в Сатке вокруг площади. Женская гимназия стояла как раз напротив собора. В день Ониного триумфа занятия оказались сорваны: девочки, не обращая внимания на учительские оклики, сорвались с парт и облепили подоконники: их одноклассница шла из дверей собора — в белом атласе, в розах, со взрослой прической под модной фатой. Рядом выступал сияющий жених, звонили колокола, ждали экипажи.