Я выслушал спич со странным ощущением «дежа вю», причем неоднократного. Впрочем, с моим глобальным заскоком что могут значить несколько мелких? Поразмыслив с минуту, я решил, что понял все идеи, вложенные в произнесенную речь, хотя уверенности в этом не чувствовал. Что-то определенно упустил.
— Ты не знаешь, куда уехал барон?
— Не, сэр. Утром приехал советник с каким-то жуть секретным посланием. Его светлость собрал всю челядь и через час сгинул. Кого-то ищуть, а кого — не знаю.
— Челяди-то много было?
— Да человек эдак двадцать.
— Ха! Барон же вроде сказал, что у него всего два человека служат!
— Придуривается, сэр. Хозяин-то наш с заскоками. Пока вы вдвоем пили, мы все сидели в задней комнате и не смели пикнуть. Ежли б мы пикнули, вы б поняли, что нас много. А барон любит прибедняться. Только не говорите ему, он меня уволит.
— Заметано. Не скажу.
Слуга помолчал.
— Так вы остаетесь, сэр?
— Пожалуй, нет. Неизвестно ведь, когда барон вернется. Так? Чего ж я буду терять время? Где там мой конь? — вспомнил я.
Харис Кахтугейнис оказался щедрым малым, предоставил мне великолепного вороного коня. Шкура так и лоснилась. Когда я предстал пред красавцем, он хитро посмотрел мне в лицо и подмигнул. Я поперхнулся.
— Ты что, тоже умеешь говорить?
Конь навострил уши, но ничего не сказал, только фыркнул. Я неуверенно протянул руку и погладил ему нос. Для лошадей ведь это нормально — фыркать, не правда ли?
Когда я убирал ладонь, конь щелкнул зубами там, где мгновением раньше были мои пальцы, я едва успел отдернуть кисть. Конь заржал. Слуга, который сопровождал меня, укоризненно пошлепал его по носу и успокоил.
— Пахтан у нас шутник, воспитали так. Но вы не волнуйтесь, он хороший. Выносливый и быстрый. Барон, мож скать, одного из лучших скакунов вам дает. Только привыкнуть надобно. Вы умеете ездить? Нет?! Тогда сейчас научу, без ентого не обойтись.
Слуга научил меня седлать коня. Потом с его помощью я забрался в седло и поехал. Через пять метров дикой скачки парень помог мне подняться и наставил в искусстве падения. В следующий раз я упал мягче. Дальше — еще мягче. В десятый раз я проехал уже десять метров. А спустя три часа слуга отнес избитые кости в постель, подал еды и питья, спел колыбельную и заставил заснуть.
После пробуждения я с удивлением и восторгом заметил, что научился ездить на лошадях — не падая продержался в седле целых три минуты! Умение быстро прогрессировало, и после обеда следующего дня я сердечно поблагодарил слугу, крепко пожал ему мужественную, обветренную руку, сунул в седельную сумку куртку, пищу, воду, пару одеял, книжку — почитать на досуге — и уехал из замка. Барон так и не вернулся.
Ни одного слова от Пахтана я еще не услышал и начал надеяться, что кони в этом безумном мире — бессловесные существа. С другой стороны, некоторые выходки вороного наводили на мысль, что он очень тонко надо мной издевается. Например, когда я недвусмысленно давал понять, что собираюсь ехать по дороге, и направлял Пахтана в нужную сторону, он упрямо сворачивал вбок, начиная трястись по кочкам, то и дело наступая в мелкие лужицы после недавно прошедшего дождя, причем так, что брызги обязательно летели в меня. В общем, это была исключительная проверка для моего только зародившегося искусства наездника. И несмотря на то, что я быстро учился, ехали мы в основном туда, куда хотел Пахтан. А хотел он обычно самые неровные, темные и непредсказуемые места.
На развилке трех дорог упрямец свернул влево и даже не стал останавливаться на постоялом дворе, хотя я понуждал его к этому. В принципе, будь у меня побольше умения и поменьше синяков, я бы просто соскочил с несносного животного, предоставив ему полную свободу действий и особо не жалея об этом — пусть указывает дорогу только себе. Но после полутора дней усиленной тренировки я не мог найти на теле розового места — сплошь синева. Болело все соответственно. Уже не раз пришлось сожалеть, что так поспешно покинул гостеприимные стены Кахту, но было поздно. Пахтан не воспринимал никаких указаний к возвращению. Вперед — и только вперед! Маньяк…
Ввечеру мы въехали в густой темный лес. Дорога медленно сужалась, и в конце концов осталась лишь узкая тропка, которая змейкой вилась между вековыми деревьями, грозно нависающими над нею. Лес был похож на тот, в котором я проснулся на первый день сумасшествия, но и отличался, причем разница заключалась не в структуре строения деревьев или планировке местности, а в атмосфере. Там, где я проснулся, было светло и радостно. Здесь лес угнетал, в темные уголки души вползал и вил гнездо страх, испуг, опасение чего-то недоброго и враждебного. С другой стороны, сейчас были сумерки, а это стандартное время для пробуждения злых сил. Возможно, и в том лесу ночь была временем шабаша, а утро и день — порой очищения и причащения.