Потом было много чего - полная треволнений поездка в Ланкмар, страшная ледяная магия Кхахкта, минголы, появление Мышелова и Фафхрда, принесшее с собою новые треволнения, и подтверждение сходства Фафхрда с Одином - что же случилось такого, что бог Один начал таять и голос его обратился в шепот? Этого она не понимала, знала только, что страдает и сбита с толку - и войти к богу этим вечером не может. (Наверно, она и впрямь чудовище.)
Тут она ощутила острую боль в шее и сообразила, что в душевном смятении задела нечаянно свободный конец петли, тем самым ее затянув. Она расслабила петлю и заставила себя успокоиться. Уже совершенно стемнело. Над Адовой горой и Мрачным было теперь хорошо видно слабое свечение. До девушки доносились обрывки разговоров, смех, пение - новая песня пришлась всем по вкусу. Стало очень холодно, но она не шевелилась. Восток озарился серебристым сиянием, и наконец из-за горизонта медленно выплыла полная луна.
В лагере началось движение, вскоре подошли носильщики и подняли виселицу. Афрейт встала, разминая затекшие мышцы, потопала онемевшими ногами, и все снова двинулись на запад меж скал, посеребренных луною, вскинув на плечи свое гротескное оружие и не забыв две ноши побольше. Кое-кто уже хромал (ведь это были рыбаки, не привыкшие к ходьбе), но под новый марш Одина они шагали весьма резво, поеживаясь от ветра, который дул теперь с востока сильно и устойчиво.
В туннеле становилось все теплее, и только Фафхрд поджег второй факел от догорающего огрызка, как проход вывел его в столь огромную пещеру, что свет, который он нес, совершенно в ней растворился. Брошенный остаток факела ударился о камень, на звук этот где-то вдалеке откликнулось слабое эхо, и Фафхрд, остановившись, посмотрел вверх и по сторонам. Вскоре он разглядел множество мелких искорок - это сверкала, отражая свет факела, слюда, покрывавшая стены, - и посреди пещеры кривоватую, тоже отблескивавшую слюдой, каменную колонну, на вершине которой белело что-то маленькое, привлекшее его взгляд. Тут под сводами пещеры кто-то хлопнул огромными крыльями, потом еще раз - словно во тьме наверху кружил гигантский гриф.
Фафхрд, глядя на колонну, крикнул:
- Мара!
Эхо повторило его зов, а потом он услышал собственное имя, произнесенное тонким, слабым голосом, и эхо своего имени. Хлопанье крыльев прекратилось, и Фафхрд обнаружил вдруг, что одна из слюдяных искр становится все ярче и быстро приближается к нему, и услышал шум стремительного движения, как будто на него падал огромный ястреб.
Он метнулся в сторону, уворачиваясь от летящего в него сверкающего меча, и ударил одновременно топором в пустоту позади рукояти. Факел вылетел из руки, и что-то похожее на невидимый кожаный парус хлестнуло его по коленям, сбив с ног, после чего совсем рядом мощно хлопнули крылья, раз и другой, и послышался пронзительный, полный страдания, оскорбленный вопль.
Вскочив на ноги, он увидел свой ярко пылающий факел, отлетевший в сторону, - из него торчал меч, который и выбил его из руки Фафхрда. Хлопанье крыл и крики затихали, удаляясь. Фафхрд наступил на конец факела, чтобы выдернуть меч, но когда попытался взяться за рукоять, наткнулся внезапно на крепко в нее вцепившуюся чешуйчатую руку, более тонкую, чем его рука, и отрубленную, как понял он, ощутив горячую влагу на ее запястье. И рука, и кровь были одинаково невидимы, и хотя он осязал их совершенно явственно, глаза видели лишь черную кожаную рукоять меча с оплеткой из серебряной проволоки, серебряную гарду и серебряное же грушевидное навершие.
Тут он вновь услышал свое имя, произнесенное робким голосом, и, обернувшись, увидел растерянную и удрученную Мару в белом платьице, которая успела слезть с колонны и подойти к нему.
Он только собрался заговорить с ней, как рядом с девочкой раздался вдруг голос, знакомый и любимый, но холодный и, словно в кошмарном сне, исполненный ненависти.
Невидимая горная принцесса Хирриви сказала:
- Горе тебе, варвар, ибо ты, снова явившись на север, не засвидетельствовал сперва своего почтения в Звездной Пристани. Горе тебе, ибо пришел ты на зов другой женщины, хотя ее делу мы и сочувствуем. Горе тебе, ибо ты покинул своих людей, дабы догнать это дитя, которое мы спасли бы (да и спасли) без тебя. Горе тебе, ибо вмешиваешься не в свои дела, в дела демонов и богов. И еще горе тебе, ибо изувечил ты принца Звездной Пристани, с коим мы связаны, хоть он и враг наш, узами, что сильнее любви и ненависти. Голова за голову и рука за руку, запомни! Пятикратное горе!
Пока оглашался список прегрешений Фафхрда, он на коленях, с подергивающимся лицом смотрел в пустоту, откуда раздавался голос. Мара придвинулась к нему, он опустил руку ей на плечо, и так они и стояли, внимая говорящей тьме.
Хирриви закончила свою речь уже без всякого пафоса, совершенно ледяным голосом:
- Кейайра утешает и врачует нашего брата, и я иду к ним. На рассвете мы отнесем тебя на летучей рыбе к твоим людям, где и сбудется наше пророчество. Теперь же отдыхай в тепле Адовой горы, пока не опасной для тебя.
Она умолкла, и послышались удаляющиеся шаги. Догоравший факел почти не давал света, и величайшая усталость овладела внезапно Фафхрдом и Марой, они улеглись рядышком и мгновенно погрузились в сон. Фафхрд, правда, успел еще удивиться напоследок, зачем понадобилось Маре браться обеими руками за его левую руку и сгибать ее к плечу.
На следующее утро жители Соленой Гавани, готовясь к великому плаванию, поднялись в такую рань и развили столь бурную - столь фантастическую деятельность, что вся суета эта казалась продолжением ночных кошмаров, за которым незаметно наступал ясный, сулящий исполнение надежд день. Даже "чужестранцы" подхватили эту заразу, словно им тоже всю ночь снилось, что "мингол должен умереть", так что Мышелову пришлось уступить и отправить самых нетерпеливых из них во главе с Бомаром, "мэром", и илхтарцем, хозяином таверны, на корабль Фафхрда "Морской Ястреб". Пшаури он назначил их капитаном, придав ему в помощь половину своей воровской команды и двух минголов, Тренчи и Гэвса.