Серый Прутик вошел упырю чуть ниже подбородка и остановил жуткое существо раз и навсегда. Было несколько страшновато наблюдать, как скелет валится наземь, совершенно не гремя при этом костями. Вслед за мечом пришел черед топора, и череп очередного врага отлетел в сторону, а из его повалившегося вперед тела на руку Фафхрда хлынула невидимая, но теплая жидкость.
Эти мрачные события дали возможность третьему упырю обежать своих поверженных товарищей по оружию и ткнуть мечом в Фафхрда; по счастью, нанесенный сверху удар лишь скользнул по ребрам и особого вреда северянину не причинил.
Однако он оказался таким болезненным, что возмущение Фафхрда превратилось в гнев, и северянин всадил топор в череп упыря, да так сильно, что топор заклинило и он вырвался у него из руки. От этого гнев его мгновенно вылился в слепую ярость, и, увидев, что у четвертого, и последнего, упыря на фоне белых ребер розовеют два соска, он двумя боковыми ударами выбил мечи из рук дамы, стремительно бросившейся на него, после чего прямым левым в челюсть уложил ее на дорогу.
Фафхрд стоял, тяжело отдуваясь, всматриваясь, не подает ли какой-нибудь из поверженных скелетов признаков жизни – чего не было, того не было, – и время от времени осматриваясь по сторонам в поисках нового отряда упырей. Такового тоже не наблюдалось.
Во время стычки привычная к ужасам кобыла не двинула ни одним подкованным копытом. Теперь же она вскинула свою длинную голову, оскалила громадные зубы и тихо заржала.
Спрятав в ножны Серый Прутик, Фафхрд осторожно присел над женским скелетом и приложил пальцы к невидимой шее под подбородком. Пульс едва прощупывался. Без особых церемоний Фафхрд схватил воительницу поперек талии и поднял. Женщина весила немного больше, чем он ожидал, и поразила его своей стройностью, а также упругостью и гладкостью невидимой кожи. Обуздав охвативший его мстительный порыв, Фафхрд перекинул скелет через луку седла, так что ноги женщины болтались по одну сторону, а тело – по другую. Кобыла оглянулась, снова оскалила желтоватые зубы, однако на этот раз промолчала.
Фафхрд перевязал рану, выдернул топор из черепа, надел на него чехол, подобрал лук и, сев в седло, потрусил дальше по улице сквозь клубы дыма и смерчи колючих искр. Он продолжал посматривать по сторонам, опасаясь засады, но, опустив взор вниз, пришел в некоторое замешательство, узрев на луке седла белый тазовый пояс – причудливую конструкцию из костей, прикрепленных к остальному скелету чуть заметными сухожилиями и полупрозрачными хрящами. Проехав чуть дальше, Фафхрд забросил лук на левое плечо и, чтобы не забыть, что перед ним находится женщина, положил ладонь на сухопарые и теплые невидимые ягодицы.
В Ланкмаре крысы по ночам стали выходить на промысел. Они воровали везде, причем не только пищу. С глаз умершего возчика они стянули погнутые и позеленевшие медяки, а из запертой на три замка шкатулки для драгоценностей, принадлежавшей тощей, как привидение, тетушке Глипкерио, – оправленные в платину украшения для носа, ушей и губ, проделав в толстой доске сказочно аккуратную дыру. Самый богатый бакалейщик лишился всех лущеных хруспских орехов, серой икры из заморского Уул-Плерна, сушеных жаворонковых сердец, придающих силу тигровых сердец, фантомьих пальчиков в сахарной пудре и вафель с амброзией, тогда как менее дорогие лакомства остались нетронутыми. Из Центральной библиотеки исчезли редкие пергаменты, включая оригинальные документы, касающиеся прав на прокладку канализации и туннелей в самых старых районах города. С ночных столиков пропадали конфеты, из детских комнат принцев – игрушки, с золотых подносов с закусками – всякие деликатесы, из лошадиных торб – хрустящее зерно. На запястьях обнимающихся влюбленных расстегивались браслеты, не раз были обчищены набитые карманы и кошели стражей, с арбалетами карауливших крыс, а из-под носа у кошек и хорьков исчезала еда.
И вот зловещий штрих: крысы прогрызали дыры только там, где им нужно было сделать проход, никогда не оставляли следов когтей или зубов, ничего не загаживали, а складывали свой помет аккуратными кучками, словно следили за порядком в доме, в котором намеревались вскоре поселиться навсегда.
На них ставили хитроумнейшие ловушки, раскладывали везде соблазнительно выглядевшую отраву, их норы затыкали свинцовыми пробками и забивали бронзовыми листами, жгли в темных углах свечи, недремлющие стражи дежурили везде, где они могли появиться. И все безрезультатно.
Ко всеобщему ужасу, во многих своих действиях крысы выказывали поистине человеческий ум. В нескольких проделанных ими лазах, которые удалось обнаружить, кусочки дерева, казалось, были не изгрызены, а выпилены, а потом вставлены назад, так что получались крошечные дверцы. К лакомствам, подвешенным для сохранности к потолку, крысы забирались по собственным веревкам, а некоторые перепуганные очевидцы утверждали, будто видели, как крысы сами забрасывают эти веревки наверх на манер лассо или привязывают их к стрелам и выстреливают из маленьких арбалетов. Похоже, среди них существовало разделение труда: одни выступали в роли лазутчиков, другие были командирами и охранниками, третьи – искусными взломщиками и механиками, четвертые – простыми носильщиками, которые беспрекословно подчинялись своим пискливым командирам.