— Он будет очень расстроен, — сказала Пегги, — когда узнает, что настоящий Поливайнос далеко на юге и что это вы сыграли его роль.
— Что ж. — пробормотал Аллегория, — я надеюсь, что Темпер сумеет понять, что Махруд сохранил Поливайноса в его ослином виде, чтобы преподать каждому предметный урок, заключающийся в том, что если уж Поливайнос мог стать богом, то и каждый может этого достигнуть. А если же не может, то он просто недостаточно ловок для этого.
Неожиданно из лежащей в корзине бутылки выскочила пробка, и какая-то жидкость потекла мне на бок.
Я замер, испугавшись, что эти двое услышат хлопок. Но они вроде бы ничего не заметили. Да это было бы вовсе не удивительно. Голос Аллегории громыхал как приличная гроза.
— Он встретил Любовь, Молодость и Красоту — которых нигде не найти в изобилии, кроме этой долины — в лице Алисы Льюис. И ее, подобно всем этим трем качествам, завоевать было очень нелегко. Она отвергла его, манила его, язвила ему, почти лишала рассудка. Ему пришлось одолеть некоторые из своих недостатков — такие, как стыд за то, что он лысый и беззубый, — прежде чем он сумел завоевать ее, а в результате обнаружил, что придуманные им недостатки в ее глазах являются достоинством.
— Не знаю. Хотел было я принять образ сфинкса и задать ему вопросы, чтобы у него был хоть какой-то ключ к его дальнейшей судьбе. Он бы понял, разумеется, что ответ сфинксу состоит в том, что человек сам является ответом на все старые вопросы. По себе, может быть, он понял бы, куда я клоню, когда спросил у него — куда Человек, Современный Человек, идет?
— И когда он найдет ответ на это, он тут же станет богом?
— Если! — загремел Аллегория. — Если! Махруд говорит, что Дэн Темпер всего лишь чуть-чуть выше среднего обывателя в этой долине. Он — реформатор, идеалист, который будет несчастлив до тех пор, пока не бросится с копьем на какую-нибудь ветряную мельницу. Но ему придется не только победить ветряные мельницы внутри самого себя — свои беспочвенные страхи и комплексы — ему еще придется опуститься в самые глубины самого себя и извлечь за волосы утонувшего бога в бездне собственного эгоизма. Если он не сделает этого, с ним будет покончено.
— О, нет, только не это! Я не знала, что Махруд имеет в виду!
— Да! — голос Аллегории стал громче. — Именно это он имел в виду! Он говорит, что Темпер должен найти себя или умереть! Темпер сам захочет, чтобы это было именно так! Он будет одним из беззаботных, полагающихся только на то, что бог будет думать за него, а Пойло — делать. Его не удовлетворит судьба праздного бездельника под этим необузданным солнцем. Он будет первым в этом Новом Мире или предпочтет умереть.
Разговор был интересным, если не сказать больше, но я потерял его дальнейшую мысль, ибо из бутылки продолжало литься — уже не вино, а Пойло. Я заткнул горлышко бутылки пальцем.
— Поэтому, — продолжал Аллегория, — он побежал на кладбище, где встретился с Мокрым Козлом. Козлом, который вечно оплакивает покойников, однако будет негодовать, когда их воскресят. Который отказывается поднять свою окоченевшую и занемевшую задницу с надгробной плиты своей так называемой любимой. Это человек был живым символом его самого — Дэниэла Темпера — который своими печалями вызвал свое собственное облысение в раннем возрасте, хотя обвинял в этом загадочную болезнь и лихорадку. И который, если копнуть поглубже, не хотел, чтобы воскресла его мать, потому что она была всю жизнь для него источником неприятностей…
Давление внутри бутылки неожиданно возросло и вытолкнуло мой палец. Пойло стало хлестать так, что мешок быстро наполнялся, гораздо быстрее, чем часть Пойла успевала просачиваться через мешковину. Я стоял перед выбором — быть обнаруженным или захлебнуться.
И как будто всех этих неприятностей было для меня мало — чья-то тяжелая нога опустилась мне на спину. Тут же раздался голос. Я узнал его, даже после всех прошедших лет. Это был голос доктора Босуэлла Дархэма, бога, ныне известного под именем Махруд. Но вот такой сочности и таких басовых нот, как сейчас, в те добожественные дни в нем не было.