Мышелов чувствовал себя очень уютно в своем плаще, подбитом овчиной, и теперь зашнурованном в виде спального мешка при помощи ремней и роговых крючков, нашитых на края. Серый долго и мечтательно смотрел на Звездную Пристань, пока месяц не оторвался от нее, и голубая драгоценность не засверкала на вершине и тоже не оторвалась от нее — теперь уже точно Ашша. Уже без всякого страха Мышелов попытался понять, что вызвало похожее на ветер движение, которое он и Фафхрд слышали в неподвижном воздухе, — возможно, просто длинный язык шторма, коротко лизнувший землю. Если шторм будет продолжаться, они, поднимаясь, попадут прямо в него.
Хрисса потянулась во сне. Фафхрд, завернутый в свой зашнурованный ремнями, набитый гагачьим пухом плащ, сонно проворчал что-то низким голосом.
Мышелов уронил взгляд на призрачное пламя угасающего костра и тоже попытался уснуть. Язычки пламени рисовали девичьи тела, потом девичьи лица. Затем призрачное, бледное, с зеленоватым оттенком, девичье лицо — возможно, продолжение видений, как вначале подумал Мышелов, — появилось позади костра, пристально глядя на него сильно сощуренными глазами поверх огня. Лицо становилось более отчетливым по мере того, как Мышелов глядел на него, но вокруг него не было ни малейшего намека на тело или волосы — лицо висело в темноте, как маска.
И все же лик был таинственно прекрасным: узкий подбородок, высокие скулы, маленький рот с чуть выпяченными губами цвета темного вина, прямой нос, переходящий без всякой впадинки в широкий, чуть низковатый лоб — и затем загадка этих глаз, скрытых припухлыми веками и, казалось, подглядывавших за Мышеловом сквозь темные, как вино, ресницы. И все, кроме губ и ресниц, было очень бледного зеленоватого цвета, будто из нефрита.
Мышелов не издал ни звука и не пошевелил ни одним мускулом просто потому, что лицо показалось ему очень красивым — так же, как любой мужчина может надеяться, что никогда не кончится тот момент, когда его обнаженная возлюбленная подсознательно или подчиняясь тайному побуждению, принимает особенно чарующую позу.
К тому же, в хмурой Холодной Пустоши каждый человек лелеет иллюзии, даже если он признает их таковыми с почти полной уверенностью.
Внезапно призрачные глаза широко раскрылись, показывая, что за ними была только пустота, как если бы лицо действительно было маской. Тут Мышелов все-таки вздрогнул, но все еще не так сильно, чтобы разбудить Хриссу.
Затем глаза закрылись, губы выпятились вперед, словно в насмешливом приглашении; затем лицо начало быстро растворяться, словно его кто-то стирал в буквальном смысле слова. Сначала исчезла правая сторона, затем левая, потом середина, и последними — темные губы и глаза. Мышелову на мгновение почудился запах, похожий, на винный, и потом все исчезло.
Серый подумал было о том, чтобы разбудить Фафхрда, и чуть не рассмеялся при мысли об угрюмой реакции своего приятеля. Он спросил себя, было ли это лицо знаком, поданным богами; или посланием какого-нибудь черного мага, обитающего в замке на Звездной Пристани; или, может быть, самой душой Звездной Пристани — хотя тогда где она оставила свои мерцающие косы и шапку и свой глаз-Ашшу? — или только шальным творением его собственного, весьма хитроумного мозга, возбужденного сексуальными лишениями, а сегодня еще и прекрасными, хотя и дьявольски опасными горами. Довольно быстро Мышелов остановился на последнем объяснении и погрузился в сон.
Два вечера спустя, в тот же самый час, Фафхрд и Серый Мышелов стояли едва ли в броске ножа от западной стены Обелиска и строили пирамиду из обломков светлых зеленоватых камней, падавших сюда в течение тысячелетий. Среди этого скудно набросанного щебня попадались и кости — многие из которых были переломаны — овец или горных коз.
Как и прежде, воздух был неподвижным, но очень холодным, Пустошь безлюдна, заходящее солнце ярко сияло на горных склонах.
С этого наиближайшего тактического пункта Обелиск Поларис смотрелся как пирамида, которая, казалось, уходила, сужаясь, в бесконечность. Камень, из которого состоял Обелиск, оказался на поверку обнадеживающе прочным, твердым, как алмаз, и по крайней мере на нижних склонах было, как на шагреневой коже, полно трещин и выбоин, которые могли служить опорой для рук и для ног.