– И что же нам делать, о мудрый норвежец?
– Ложись-ка ты спать, будь умницей, – ответил Харальд. – А я отправлюсь на переговоры с турками, в одной рубахе, без доспехов. В одном могу тебя уверить: я не позволю, чтобы из-за твоей дурацкой гордости подстрелили еще кого-нибудь из моих людей.
С этими словами викинг вышел на улицу и помчался к себе, стараясь укрываться от неприятеля за шатрами, в которых и засели пущенные по нему турками стрелы. Добравшись до своего шатра, он привязал к посоху кусок белой материи, прихватил рог и вышел наружу, громко трубя и размахивая белым флагом, как рыночный торговец, зазывающий покупателей к своему лотку. Мимо него, совсем близко, просвистели три стрелы. Потом на вершине холма раздалась какая-то команда, и стрелять перестали. Турки зажгли факел, явно чтобы указать дорогу, и Харальд пошел на свет.
Добравшись до вершины холма, он увидел множество всадников в мощных кольчугах, белых плащах и с отменными мечами, какие на севере увидишь нечасто. Среди них виднелся один, судя по всему, предводитель, высокий воин в черно-белых одеждах на спокойном коне, чьи уздечка и седло были богато украшены серебром. Харальд подошел к нему и сказал:
– Я – Харальд сын Сигурда по прозвищу Суровый.
Тот кивнул и проговорил на довольно хорошем греческом:
– Мы это знаем. Иначе, не позволили тебе приблизиться к нам. Мое имя – Абу Фируз, а простой народ прозвал меня Бич Алеппо. Долина окружена тремя сотнями моих всадников.
– Я думал их больше. Такой шум подняли! Но что об этом говорить? Если ты спустишься в долину и сразишься с моими варягами, ты так или иначе потеряешь многих своих воинов. С моей стороны тоже было бы непростительной глупостью позволить своим храбрецам-северянам сцепиться с твоим воинством. Правда, наше войско в худшем положении, чем твое, ведь мы в окружении.
Абу Фируз вежливо выслушал его, время от времени кивая в знак согласия, потом спросил:
– Так что же нам делать, Харальд сын Сигурда?
Харальд улыбнулся, опершись на свой посох:
– Я не из тех, кто бежит от битвы, в которой можно добыть славу. Но если мы сразимся сегодня, о Бич Алеппо, это не принесет славы ни тебе, ни мне. Нам надо прийти к соглашению, разумные люди не позволяют гневу затуманить свой разум. Факел дает много света, и, думаю, ты видишь, что я не гневаюсь. Твоя улыбка показывает, что ты тоже не сердишься.
Абу Фируз сошел с коня. Горбоносый южанин едва доставал Харальду до плеча, но по его повадкам было ясно, что он – отличный воин.
– Пожалуй в мой шатер, – сказал он, – нам надо все обговорить.
Никогда еще Харальду не приходилось видеть шатра богаче: там были и драпировки венецианской парчи, и роскошные ковры, и подушки, на которых Харальд с Абу Фирузом и расположились. Выпив предложенную ему чашу шербета со льдом, Харальд заметил со смехом:
– От этого вина не опьянеешь, но раз попробовав его, ничего другого теплой южной ночью пить не захочешь.
Турок покачал головой:
– Это не вино, сын Сигурда. Мы не пьем вина. Так на чем же мы с тобой порешим?
Харальд почесал в затылке:
– Выкупа я тебе предложить не могу, потому что у меня нет никакой добычи. Маниак, который имеет равные со мной права в войске, послал все до копейки императору. Мы, варяги, имеем при себе только то, что необходимо для ведения войны.
Абу Фируз задумчиво потер подбородок:
– Так ты хочешь перейти на нашу сторону вместе со всеми варягами? В этом будет заключаться наше соглашение.
– Нам это было бы больше по душе, чем воевать на стороне ромеев, – ответил Харальд. – Но, к несчастью, я дал клятву на верность императору ромеев и не могу ее нарушить.
Сельджук кивнул:
– Я рад, что ты такого мнения. Если бы ты пожелал перейти на нашу сторону, предав тем самым своего господина, мне пришлось бы убить тебя, ведь для воина нет более тяжкого греха, чем вероломство. Так что же мы будем делать?
– Вот что мне пришло на ум, – сказал Харальд. – Я могу дать тебе слово, что отныне мы не станем никого обижать, не станем грабить города и проливать кровь в твоих землях.
Абу подумал немного и ответил:
– А как насчет твоих союзников-ромеев? Согласится ли на это их предводитель?
Харальд печально улыбнулся:
– Ты отлично знаешь, что Маниак – известный полководец и вряд ли послушает совета какого-то командира варягов. Уверен, что он попробует разгуляться вовсю, но если мы, северяне, не поддержим его, ему это не удастся. Пусть бесится: под его командой недостаточно воинов, чтобы причинить твоему народу сколь-нибудь серьезное беспокойство. Договорились?
Абу Фируз внимательно посмотрел на него.
– А ты не считаешь это нарушением присяги?
Харальд рассмеялся.
– Нет. Ведь как только мы пройдем твои земли, мои воины снова будут сражаться плечом к плечу со своими товарищами-ромеями.
Абу Фируз кивнул.
– Я не до конца понимаю логику твоих рассуждений, Харальд, но я согласен отвести назад свое войско при двух условиях. Во-первых, ты подробно объяснишь Маниаку, о чем мы с тобой договорились, во-вторых, оставишь для нас в долине повозку с продовольствием. Мы не берем с собой особых припасов, и сейчас у нас не хватает еды. Ты меня очень обяжешь, если согласишься на это условие.
Харальд встал и протянул турку руку, но Абу Фируз сказал:
– У нас не принято скреплять договор рукопожатием. Не обижайся, прошу тебя. Сейчас придет писец и запишет, о чем мы говорили, причем в двух экземплярах, один получишь ты, другой – я. Ты умеешь подписываться?
Харальд пожал плечами:
– Обычно это делает за меня кто-нибудь другой, а я рисую рядом ворона. Это мой герб.
– Ну что же, так мы поступим и на этот раз, – проговорил Абу Фируз. – У нас есть писец – франк, он проследит за тем, чтобы договор был оформлен правильно.
Так византийское войско покинуло долину целым и невредимым и направилось к Мосулу. Георгий Маниак же пришел в такое бешенство, что заболел, и его пришлось целых три дня нести на носилках.
Раны Ульва и Халльдора быстро зажили: оба они были сильны и выносливы, к тому же, прежде чем христианскому воинству выступить из долины, Абу Фируз прислал им своего лекаря с целебными травами и мазями.
Маниак не скрывал раздражения по поводу харальдова договора с сарацинами и при первой возможности послал к Михаилу Каталакту гонца с вестью о «предательстве», совершенном командиром варягов.
СТЕНА МОСУЛА
Путь через пустыню в Мосул оказался трудным. Старик-эмир, правивший в тех местах, был прикован к постели, страдая от малярии и дизентерии, так что истинным правителем города был его старший сын, буйного нрава юноша по имени Камил, люто ненавидевший христиан, особенно ромеев. К нему пришли обиженные туркополы, и он пообещал возместить им недополученное от ромеев жалование, если они ослабят византийское войско на пути в Мосул.
Маниакову воинству приходилось день за днем страдать от налетов былых союзников. Невидимые до последней минуты в тучах пыли, туркополы внезапно появлялись вблизи войска, осыпали его градом стрел и так же стремительно исчезали. Даже в самые жаркие дни нельзя было снять ни кольчугу, ни пододетую под нее стеганную рубаху. Припасы все вышли, некоторые византийские воины забили своих лошадей на мясо. Так что приходилось им брести пешком в тяжелых доспехах, в которых у многих застряло столько коротких турецких стрел, что они больше походили на ежей, чем на людей.
Вдобавок, по приказу Камила были отравлены все колодцы на их пути: в иные были брошены яды, в иные – краска, в иные – трупы овец.
Ко всем бедам на полпути к Мосулу византийское войско набрело на огромное кочевье бедуинов, которые заявили, что они новообращенные христиане и потребовали от византийцев защиты.