– Если ты и вправду такой умный, как говорят, то сообразишь, что не стоит сейчас идти в бухту Золотой Рог, и повернешь в Босфор, а оттуда в Черное море и прямиком домой.
– С какой бы стати мне это делать, если я поклялся привести в чувство наших любимых императриц и сжечь их крольчатник? – с невинным видом спросил Харальд.
– Потому, что, хоть я не молод и не так смекалист, даже я нутром чую, что в Византии нас ждет смерть.
– Я уже несколько дней чувствую то же самое, – поддержал его Ульв. – Запах смерти ни с чем не спутаешь.
– Я слышала ваши речи, – сказала стоявшая в нескольких ярдах от них со своей прислужницей Эвфемией Мария (еще минуту назад казалось, что обе они совершенно поглощены чесанием шерсти). – И хочу сказать, что и в моей душе по мере приближения к Византии растет страх. Мы как будто идем прямо в расставленные сети. Почему бы нам не послушать совета твоих друзей и не пойти в Черное море, Харальд? Там мы были бы в безопасности. Мне так хочется увидеть Север! С самого детства я слышу, как все кругом говорят о нем, но ничего не видела, кроме жгучего солнца да винограда и дынь. Я хотела бы постоять на ледяном ветру на вершине зеленого холма, чтобы и над моей головой клокотало необъятное серое небо. Ах, Харальд, нельзя ли нам отправиться на север? Я полюбила бы Север всей душой.
Харальд медленно обернулся, как будто не понял, кто произнес эти слова, потом долго делал вид, что не может разглядеть говорившую, мол, уж больно она мала. А закончив это представление, развеселившее, разве, его самого, проговорил:
– Похоже, я все-таки поступил необдуманно, взяв тебя на борт. Говорят, женщина на корабле приносит несчастье.
– Иногда только женщина способна указать мужчинам верный путь, – резко возразила Мария. – Мужчины, что дети малые, если им не напомнить, что надо мыть руки, а в холод надевать теплую одежду, сами они об этом не вспомнят.
– На мне сейчас самый теплый меховой плащ и руки у меня, вроде, чистые, – сказал Харальд. – Так в чем же дело, женщина? Что ты мне хочешь сказать?
– Дело в смерти, – нетерпеливо топнув ногой, проговорила Мария. – Если пойдешь в Византию, тебя могут убить. Чирик (она щелкнула пальцем), и нет тебя.
– Щелкни-ка еще раз, царевна, – улыбнулся Харальд. – Уж очень приятный звук. Ну, давай!
Но Мария фыркнула и в раздражении отвернулась. Кликнув Эвфемию, она удалилась в кормовой трюм, бывший ее обиталищем на «Жеребце».
Харальд же повернулся к Халльдору и Ульву и устремил на них непроницаемо-холодный взгляд. Потом сказал ледяным тоном:
– Если еще раз услышу от вас подобные речи, приготовьтесь добираться до места вплавь, ибо я своими руками выброшу вас за борт. Это так же верно, как то, что Тор делал молоты.
Он повернулся к ним спиной и пошел налить пива гребцам, которые совершенно выбились из сил, ведя корабль против сильного встречного ветра.
Убедившись, что Харальд уже не может их услышать, Ульв сказал:
– А девица-то права, Халльдор. Может, она и царевна, и чешет шерсть, но она права. Мы идем навстречу своей гибели. Отправимся в Византию, угодим прямо в сети.
Халльдор как раз доставал занозу у себя из пальца. Не поднимая головы, он рассеянно промолвил:
– Да, для ромейки эта Мария весьма рассудительна. В былые времена знавал я одну деву-сарацинку, дочь эмира из Джебел Тарика, так вот она рассуждала примерно так же, как Мария, да и лицом была на нее похожа. Эти чужеземки все на одно лицо. Переодень ее и не угадаешь, кто она, пока не заговорит, конечно.
Ульв изо всех сил ударил кулаком по планширу, так что даже зазвенели висевшие за бортом драккара щиты.
– Я не о девицах говорю, дурень ты исландский, а о жизни и смерти.
– Правда? И что же ты решил, брат? – поинтересовался Халльдор. – Всегда интересно узнать мнение умного человека.
С минуту Ульв остолбенело взирал на него, не в силах вымолвить ни слова, потом сделал глубокий вдох и процедил сквозь стиснутые зубы:
– Если мы пойдем в Византию, нас всех перебьют. Раз, и нет нас.
При слове «раз» он щелкнул пальцами. Звук при этом получился примерно такой же, как у Марии, только много громче, резче и холодней.
ВТОРАЯ ПЕСНЬ
За время плавания от Геллеспонта до Золотого Рога Харальд сложил десять песен. Это были не самые лучшие из его песен, но одна из них была удачнее других. Вот она:
Услыхав ее, Мария сказала:
– Если вернешься в Византию, свободным тебе уже не бывать. Что же до оков, то они будут, причем самые настоящие, железные.
Хельге, сидевший подле мачты, стругая палку, рассмеялся:
– Это совсем не то, что стишки придворных поэтов, к которым ты привыкла. У норманнов песни простые, да и поют их лишь для того, чтобы задать ритм гребцам. Никаких красот и мудрых мыслей в наших песнях ты не найдешь. Это песни для воинов.
– Тем более обидно, – заметила Мария. – Харальду следовало бы сложить такую песню, чтобы у воинов возникло непреодолимое желание вернуться домой, чтобы они и помыслить не могли о том, чтобы зайти в какую-либо гавань до того, как войдут в устье Днепра, и, оказавшись в безопасности, направят свои корабли прямиком к Киеву.
Наблюдавший за работой Хельге Халльдор сказал:
– В безопасности? В безопасности? Найдется ли воин, который не лишится сна и аппетита, зная, что оказался в безопасности прежде, чем исполнил свой воинский долг?
– Всего лишь несколько дней назад ты советовал Харальду пройти мимо Константинополя и отправиться прямиком в Черное море, – напомнила ему Мария. – Теперь же ты запел совсем по-иному.
– Вот именно, – мрачно согласился Халльдор. – Так всегда и бывает. Ветер не может дуть в одном направлении три дня кряду.