– Не думаю, что они считают меня другом. Просто спасенный казак отплатил мне добром за вновь обретенную жизнь.
– Не скромничай, сотник. Если бы казаки не считали тебя другом, они ни за что не вручили бы в твои руки судьбу прибывшего с тобой… случайного одинокого путника.
Разговор начинал принимать нежелательное для Микулы направление, и он решил переменить тему:
– Исаак, если ты закончил рассказ о долине Злых духов, возвратись к казакам. Помнишь, ты обещал это? Кто они – род, племя? Откуда и почему появились в Хазарии?
Исаак внимательно посмотрел на Микулу, перевел взгляд на пламя догоравшего костра.
– Тебе это на самом деле интересно? Хорошо, ты услышишь от меня о казаках все, что я знаю. Ты днем отдохнул на Зеленом острове, старики, как я, вообще спят мало, почему бы нам не скоротать ночь за беседой? Эй, подбрось дров в огонь и принеси на стол шербет, сушеных фиников и воды с соком лимона! – крикнул Исаак возившемуся у костра рабу-повару.
Когда тот исполнил приказание, Исаак бросил в рот пару фиников, с удовольствием съел их. Выплюнув косточки, взял в руку чашу с напитком, сделал глоток.
– Нет, сотник, казаки – это не род и не племя, они скорее братство свободных, живущих по собственным законам воинов, не признающих ни рубежей самых могучих держав, ни воли их правителей. Первые упоминания о подобных братствах появились давно… очень давно, еще за тысячу лет до рождения Бога христиан Иисуса. Это произошло в Индии, на прародине древних арийцев. В их священных книгах «Са-мютта-накае» и «Артхашастре» казаками назывались свободные люди, работающие по найму у крупных землевладельцев. В книгах нет упоминания о делении казаков по родовым или племенным признакам, по-видимому, они являли собой смешение разных народов и языков. Зато в книгах неоднократно подчеркивался отличительный признак казаков – их личная свобода. Причем свобода в полном понимании этого слова, то, что вы, русичи, называете «волей».
Сложна и трагична была история Индии в минувшее тысячелетие, однако казачество не исчезло. Больше того, оно перешагнуло границы Индии и распространилось далеко на север, в направлении земель другой ветви древних ариев – славян. И вновь, как много столетий назад, коренным отличием казаков от прочих людей является их свобода, независимость от кого бы то ни было. У нас, в Хазарии, они живут грабежом, и само понятие «казак» стало равнозначно слову «разбойник». В Буртасии казаки менее воинственны и зарабатывают на жизнь сбором меда диких лесных пчел, а потому слово «казак» там сродни понятию «бродяга». Но дальше всего казачество проникло на земли славян, этой могущественной, жизнеспособной, воинственной ветви арийцев. Ты бывал во многих походах, сотник, и наверняка встречал славян-казаков: бродников на Саркел-реке, берладников в плавнях Дуная и отрогах Карпат в Червонной Руси. Этим людям мало свободы даже у славян, у коих нет рабства, а простой воин и даже лучший воевода может покинуть княжескую дружину и поступить на службу к другому государю. Нрав славян-казаков необуздан, они презирают любой труд и радости семейной жизни, им непонятна гордость за величие родной державы, их бог – свобода, кумир – меч, который является для них единственным источником жизни. Русичей-казаков становится все больше, и только Небо знает, какую службу суждено свершить им для Руси: для расцвета ее и во славу либо в ущерб и на погибель.
Исаак смолк, отправил в рот несколько фиников, посмотрел на Микулу:
– Сотник, я впервые встречаю такого внимательного слушателя, как ты. Неужто для тебя столь занимательна история этих разбойников-казаков? В таком случае я готов продолжить разговор о них хоть до рассвета.
– Буду и впредь твоим благодарным слушателем.
Уже много лет Витязиня не видела, а чувствовала восход над поляной Луны – этого холодного солнца мертвых. Ее появление она ощущала вначале легким холодком в груди и покалыванием вокруг позвоночника и в пальцах ног. Вскоре это сменилось приятным теплом во всем теле. Проходило еще время, и голова освобождалась от всех мыслей, тело становилось невесомым и неподвластным старческим болям, от давно незрячих глаз отступала ночь, и перед ними проносились картины из ее прежней жизни либо видения, связанные с грядущими событиями в жизни других людей. И тогда обычно тяжелое, прерывистое дыхание Витязини становилось легким и ровным, как у спящего ребенка, бледные щеки розовели, постоянно дрожащие руки обретали покой, а скрюченным, узловатым пальцам возвращалась гибкость. Но главное, ее со всех сторон окружало и согревало тепло, которое не приходило к ней даже при летнем полуденном зное на самом солнцепеке.
Витязиня знала причину этого – уже много лет ее светилом являлась не дневная ярко-золотистая, брызжущая жаркими лучами колесница, на которой с рассвета до заката разъезжал по небу Сварог, а ночная мертвенно-серебристая красавица Луна, холодно и равнодушно взиравшая с недосягаемой высоты на мир мертвых. Мир, в котором пребывала и она, вещунья Витязиня, хотя для всех окружающих она была еще живой. Лишь боги и она знали, что ее земной путь давно завершен и последние годы она жила благодаря своему предначертанию женщины-матери, так и не ставшей ею. Именно жизненная сила, отпущенная ей Небом для будущих детей и не отданная им, позволяла ей сейчас находиться среди живых. Полностью прожив собственную жизнь, она сегодня доживала жизнь не рожденных ею детей!
Как глупы и наивны мужчины, считающие, что они сильнее и выносливее женщин! Женщина – начало и основа рода, хранительница семейного очага, уюта, а мужчина – всего лишь защитник того, что рождено и выпестовано женщиной. Чтобы вынашивать дитя, в муках рожать его, выкармливая, отдавать ему часть себя, Небо наделило ее большей, нежели мужчину, силой. А дабы она могла быть одновременно заботливой и любящей женой, ласковой матерью, верной дочерью рода, готовой для его блага и процветания рожать ему будущих воинов и землепашцев, боги вложили в нее больше, чем в мужчину, выносливости и терпения, даровали крепость духа, способную вынести и преодолеть любые тяготы и невзгоды, самые страшные удары судьбы.
Вот почему ни разу не рожавшая и не вскормившая грудью ни одного ребенка Витязиня, несмотря на многие полученные в битвах раны, пережила своих сверстниц-матерей. Она, которой волей Неба было предписано стать женщиной-матерью, разделив свою жизненную силу с детьми, осталась только женщиной, за счет жизней не появившихся на свет детей продлившей собственные дни. Поэтому и не грело ее, доживавшую жизнь своих неродившихся детей, ставшее Для нее чужим светило живых – Солнце…
Из головы улетучились последние обрывки мыслей, по всему телу равномерно разлилась теплота. Постепенно начала стихать боль в плохо сгибающейся от хворей пояснице, стала светлеть черная пелена перед глазами. И вот она уже совершенно не ощущает тела, будто рассталась с ним, и, как завершение всего случившегося с ней, возникло первое видение. Как всегда, это была поляна с ее хижиной и она, одновременно сидящая у священного родника и наблюдавшая за собой откуда-то сверху. Столько раз виденная и до мельчайших подробностей знакомая картина.
– Древняя старуха с морщинистым лицом и длинными седыми волосами, с невидящими от старости глазами и сухими, словно жерди, руками… Небольшая поляна с бьющим из-под замшелого валуна ключом-родником, густые кусты лещины, обступившие его с трех сторон… Толстая колода с выдолбленным в ней сиденьем, прибитые по бокам и сзади сиденья дощечки, напоминающие подлокотники и спинку кресла… Колода лежала у родника напротив валуна, там, где находилось единственное не затененное кустами место. Голова Ви-тязини была отброшена назад, лицо полностью залито лунным светом… Она казалась безжизненной, однако это было не так – в безмятежном покое пребывало лишь ее тело, а паривший над родником дух трепетал в ожидании следующих видений.