– Садитесь! – повторил Тарасов.
Нина послушно села, торопливо смахнув рукой успевшую выскочить на щеку слезинку.
Широкоплечего не пришлось долго ждать. Минут через пять он поместил на заднее сиденье два огромных фирменных пакета «Веги», а еще через две минуты машина уже тормозила у Нининого подъезда.
Как всегда, с трудом, Нина выбралась из недр машины. Тарасов вышел следом, вытащил свои фирменные пакеты и, закрыв машину, пошел с ними к подъезду. Нина обреченно поплелась следом. Три бабульки, вечно коротающие время под козырьком подъезда, только что не пали ниц перед известным всему городу Михаилом Иннокентьевичем. Самая стервозная и боевая из них, Лидия Тимофеевна, даже заботливо крикнула вслед Нине с Тарасовым внутрь подъезда:
– Ниночка! Осторожнее в лифте! Там какая-то дрянь наплевала и по стене размазала!
В лифте ехали молча. Тарасов улыбался, а Нина краснела, как маков цвет, будто ей было всего двадцать один год, как Ляльке. Поскольку обе руки у Нины были заняты, она плечом надавила на кнопку звонка у своей двери.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Лялька в микроскопических трусах и в не менее выразительном лифчике. Увидев Тарасова, она даже не подумала взвизгнуть и прикрыть срам, как это сделала бы Нина в ее возрасте. Она всего лишь отошла в глубь квартиры, сказав: «Проходите!», и включила свет в прихожей, чтобы ее было видно еще лучше.
– Ляля! Сколько раз я тебя просила одеваться перед тем, как открываешь дверь! – рявкнула Нина.
– Я не успе-е-ела… – томно протянула Лялька, явно и не собираясь ничего успевать.
Нина сунула ей в руки оба свои пакета и сквозь зубы злобно прошипела:
– А ну марш на кухню!
Лялька грациозно развернулась и пошла туда, куда ее послали, а Нина тут же горько пожалела об этом. Вид дочери сзади оказался еще более откровенным, чем спереди. Было полное впечатление того, что на ней вообще нет трусов. Не считать же за таковые пару тоненьких, переплетенных между собой тесемочек. Разумеется, Тарасов, как под гипнозом, пошел вслед за Лялькой. За ними отправилась Нина, твердо решив стоять до победного конца за честь и достоинство родной дочери.
Тарасов поставил на стол пакеты и повернулся к девушке.
– Вас, кажется, зовут Лялей? Я не ослышался? – спросил он.
– Не оши-и-иблись, – тоном проститутки ответила Лялька.
Нина хотела сказать, что совершенно не имеет значения, как ее зовут, но Тарасов снова спросил, и нечто совершенно неожиданное:
– А вы, Ляля, картошку варить умеете?
Лялька вскинула тоненькие бархатные бровки и сказала уже тоном дворовой девки:
– А то!
– Замечательно! – обрадовался за нее Михаил Иннокентьевич. – Значит, вы себя сегодня вполне сможете прокормить самостоятельно, учитывая, что в этих пакетах полно всего, что самым замечательным образом сочетается с отварной картошечкой. А мы с вашей мамой, с вашего позволения, поужинаем в ресторане! Одевайтесь, Ниночка!
– Пойдем, ты мне поможешь, – сказала Нина дочери, потому что не могла оставить ее наедине с Тарасовым практически без трусов.
– И чего ты мне врала, что звонила не с мужского мобильника? Я ведь сразу просекла! – сказала Лялька, плюхаясь на диван возле шкафа.
– Я не врала, – отмахнулась Нина, потому что недра распахнутого шкафа вызвали у нее острый приступ меланхолии. – Может, не ходить никуда, а, Лялька?
– С ума сошла! – Дочь вспорхнула с дивана и начала рыться в шкафу. – Да если ты не пойдешь, я сама пойду! Такой мужичара! Как в кино! Слушай, где ты его подцепила? Почему-то его лицо мне кажется знакомым. Вот гляди! – она вытащила на свет черное трикотажное платье с атласным воротником-хомутиком. – Если к нему надеть ту цепочку с агатами, то будет ничего.
– Да оно испачкано на самом видном месте!
– Где?
Нина ткнула пальцем в безобразное рыжее пятно прямо под воротником.
– Да-а-а… – разочарованно протянула Лялька. – Вспомнила… Мы его уже пытались отстирывать… Кстати, мать, руки у тебя тоже того… ты уж прости, но не для ресторана.
– А для чего? – Нина испуганно посмотрела на свои руки с запущенными ногтями и давно не стриженными лунками.
– Ну… не знаю… Например, для того, чтобы забивать сваи… или доить коров…
– Ну вот… – чуть не расплакалась Нина. – Я же говорю, что не надо никуда идти.
Она села на диван, обреченно сложив на коленях руки, годные только для вечерней дойки, а никак не для ужина в ресторане.
– Ты мне так и не ответила. – Лялька пристроилась рядом с Ниной и прижалась к ней молодым беструсым бедром. – Почему мне кажется, что я его где-то видела? Он случайно не на телевидении работает? Я прямо-таки представляю его на экране!
– Возможно, что ты его и видела на экране… – Нина по-прежнему с трудом сдерживала горькие слезы разочарования. Ей абсолютно не в чем пойти в ресторан. Но даже если у соседки Таньки выклянчить на один вечер лиловое шифоновое платье, то такими руками, как у нее, все равно стыдно будет держать фужер… или нож… или еще что-нибудь…
– Я так и думала! Он какой-нибудь ведущий, да? Напомни-ка мне его программу!
– Он не ведущий. Он Тарасов.
– Это который… на спортивном канале?
– Нет. Он владелец магазинов «Вега».
– Не может бы-ы-ыть… – Лялька выглядела не просто удивленной, а испуганной, будто услышала, что новый знакомый матери – принц крови.
Девушка вскочила с дивана, слегка приоткрыла дверь комнаты, вгляделась в глубь образовавшейся щели и прошипела:
– Точно… Тарасов… Михаил… как там дальше?
– Иннокентьевич.
– Ага… Иннокентьевич… Какая душка! – Лялька захлопнула дверь и самым решительным голосом заявила: – Мать! Жди! Я иду в 146-ю квартиру к Татьяне. А ты сейчас же рисуешь себе лицо!
– Лялька! А ногти? – Нина в отчаянии потрясла перед дочерью своими доярочьими руками.
– Ничего! Будешь чаще держать руки под столом или прикрывать их салфеткой! В ресторанах всегда дают салфетки.
– А ты откуда знаешь? – вяло удивилась Нина.
– Ну… я же цивилизованный человек, – ответила девушка, открыла дверь, а Нина душераздирающе взвизгнула:
– Лялька! Да оденься же ты наконец!
– Некогда! – бросила ей сосредоточенная на другом дочь и, как была беструсой, выскочила в коридор.
Через несколько минут она явилась с тем самым шифоновым платьем и даже с ниткой каких-то сиреневых камней. Нина в этот момент без энтузиазма красила губы бледно-оранжевой помадой.
– Ну что это за бабский колер! – возмутилась Лялька.
– На что тянем, так и красимся, – усмехнулась Нина.
– Ты, мать, еще вполне молодая и привлекательная женщина. Ну-ка сотри, – она бросила Нине смятый носовой платок, потом вывалила на диван содержимое своей пухлой косметички, выбрала подходящие, по ее мнению, коробочки, тюбики и еще какие-то непонятные штучки и уставилась в лицо матери с видом профессионального визажиста.
Когда Лялька, закончив макияж, поднесла Нине зеркало, та улыбнулась, потому что, в общем-то, себе понравилась. Конечно, лицо уже несколько утратило свои четкие линии и былую идеально-яичную овальность, но все же было еще довольно привлекательным – с золотистыми глазами, аккуратным носом и высоким разлетом бровей. Густые тяжелые волосы всегда украшали Нину. Она расстегнула заколку. Белокурые пряди рассыпались по плечам. Она еще раз улыбнулась своему отражению, чмокнула дочь в нос, стащила джинсы со свитером и потянулась за Танькиным платьем.
– Мать! Ты что! – Лялька в возмущении отняла у нее лиловый наряд.
– А что? Сама же принесла!
– Ты собираешься надевать Татьянино платье на это? – и она показала пальцем с ухоженным ногтем лопаточкой на Нинин пожелтевший, как осенний лист, бюстгальтер.
– Ну… а что… – промямлила Нина. – Платье же закрытое… никто не увидит…
– Ну ты даешь! А когда вы будете… ну… это самое…
– Ляля! В ресторане «это самое» не делают! – строго сказала Нина и очень покраснела.
– Зато после ресторана делают! – с большим знанием предмета заметила ей дочь, забралась с головой в шкаф и вытащила со своей полки телесного цвета комплект, состоящий из прозрачного бюстгальтера и таких же, как на ней, трусиков под названием «стринги».
– Ни за что! – Нина так рубанула рукой воздух, будто забила бетонную сваю. – Что он обо мне подумает?