– Петиция Кар…
На зеленой простыне расплывалось темное пятно. Элий сдернул простыню.
Девушка смотрела в потолок застывшими темно-карими глазами. Точно такие же глаза были у Варрона там, в Колизее. Черное отверстие на виске, а подушка красна от крови. Они опоздали.
«Девчонка некрасива. И совсем не похожа на Сервилию», – разочарованно подумал Вер, как будто красота жертвы могла что-то значить.
– Бедняжка, – прошептал Элий.
– Бедняжка… – повторил Юний Вер, стараясь подражать интонациям Элия, и ему показалось, что он тоже почувствовал жалость к убитой.
Элий поднял глаза и в удивлении глянул на Вера, решив, что друг его передразнивает. Вер опустил голову.
– Мне ее жаль, – пробормотал гладиатор, спеша оправдаться, и, распахнув дверь, принялся звать на помощь.
Проходящая мимо женщина в зеленой тунике бросилась в палату. Судя по нашивке на рукаве, она принадлежала ко второй центурии младших медиков Эсквилинской больницы.
– Легацию Кар убили, – сообщил Вер. Медичка оттолкнула его и склонилась над девушкой. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что ни один служитель Эскулапа не в состоянии здесь помочь.
– Ты ошибся. – Женщина закрыла простыней лицо убитой.
– Разве она не мертва? – удивился гладиатор.
– Убитая не Летиция Кар. Эта девушка поступила к нам час назад в стабильном состоянии. Я должна предупредить вигилов…
Но Элий схватил ее за локоть и остановил:
– Я – сенатор Элий Мессий Деций, это дело государственной важности. Где теперь Летиция Кар?
Сенаторское звание Элия произвело на медичку должное впечатление. Но она мало что могла рассказать. Днем Летиция Кар пришла в сознание, при этом она выглядела так, будто никогда и не была больна – соскочила о постели и даже пыталась выйти погулять в перистиль. Ничего подобного в Эсквилинской больнице еще не видывали! Сервилия с утра находилась в палате, как будто ожидала подобного чуда. За Петицией вскоре прибыла медицинская машина, и девочку отправили неизвестно куда. Петицию сопровождал медик в тунике и брюках с узкой пурпурной полосой. Кассий? Веру почудилось, что медичка намекает именно на него. Кассий дежурил в Колизее, а потом повез тело Варрона в морг. Разумеется, после этого он мог заняться отправкой Петиции.
– Похоже, здесь нам делать больше нечего, – вздохнул Вер.
Он уже шагнул к двери, когда Элий остановил его.
– Там что-то лежит около кровати. Подними… – прошептал он одними губами.
– У меня что-то с ногой, – сказал громко.
Гладиатор нагнулся, делая вид, что осматривает больную ногу Элия. Возле изогнутой наподобие львиной лапы ножки кровати лежала детская булла.[22]
Шнурок был порван. Видимо, Летиция так торопилась, убегая, что не обратила внимания на потерю буллы.
– Может, я тебе помогу? – поспешно предложила женщина в зеленом и уже сделала движение нагнуться.
– Не надо, – отстранил ее Вер. – Это скорее дело сапожника. Сломалась подошва.
– Я всегда говорил, что третья центурия шьет отвратительные сандалии. Хотя они получают деньги из казны за обслуживание инвалидов, – нахмурил брови Элий.
Когда они вышли на галерею. Вер отдал Элию найденную буллу.
– Зачем было убивать девочку? – прошептал Элий, прижимая серебряный амулет к груди: проверял хранит ли тот связь с хозяйкой или нет.
– Ты ожидаешь новых событий? – спросил Юний Вер.
– Пока падают только листья. Но скоро начнут валиться деревья, – ответил тот известной поговоркой.
– Я должен помочь девочке, – произнес Вер задумчиво. – Я исполнил для нее желание на арене, но этого мало. На арене я играл в смертельную игру. Теперь все
иначе. Я должен спасти ее, а не играть. Разве ты не чувствуешь, как она хочет жить? Ты сам говорил, что любой ребенок имеет право на жизнь…
И вдруг замолчал. Понял: он хочет спасти Летицию, потому что этого хочет Элий. Неужели он не способен желать и действовать сам? Именно он, Вер!
– Но ее смерть для кого-то значит очень много, – напомнил сенатор.
– Знаю. Но мне на это плевать. Кстати, у тебя в самом деле сломалась подошва. Потому ты и хромаешь сильнее обычного, – сказал Вер. – И неужели ты шьешь сандалии в третьей центурии? Ни один сенатор туда не заглядывает.
– Именно поэтому там шьют такие отвратительные сандалии. Настало время заняться и этим вопросом.
Марция сидела в мастерской и пила разбавленное водой фалернское вино. Чаша была глиняная, грубая, покрытая черной глазурью. Ее собственная работа. Элий всегда пил из прозрачного кубка с ажурной сетью узора из зеленого стекла, старинного кубка, которому более тысячи лет. Они с Элием различны, как.две эти чаши: он – тончайшее стекло, которое может разбиться от неловкого прикосновения,
она – грубая чаша. Но точно так же легко бьется. Марции нравилось подчеркивать их несходство. Если ей хотелось закричать, она кричала громко, до визга. Если что-то ее бесило, она била посуду и кидала вещи, хотя могла и сдержаться. Но она нарочно закатывала истерики, потому что Элий всегда бывал сдержан. Он говорил тихо, даже если голос его дрожал от отчаяния. Ей казалось, если они станут похожими друг на друга, то любовь их исчезнет так же мгновенно, как родилась.
Марция дважды разбивала незаконченный бюст Элия Не потому, что мрамор оказывался окончательно загубленным, а потому, что на нее накатывал приступ ярости.
Третий бюст был завершен почти чудом. Когда он, уже готовый, был водружен на постамент, Марцию охватило желание немедленно расколотить мраморную голову своего возлюбленного. Она спешно выскочила из мастерской. «Скульптор всю жизнь борется с несовершенством. Достигнув совершенства, он погибает», – любил повторять ее учитель Манлий. Ни одну скульптуру Манлий так и не закончил.
Боялся, что какая-нибудь из его работ окажется совершенной. Чтобы прокормиться, он брал на обучение учеников или изготавливал саркофаги, украшенные великолепными барельефами. Мраморные фрукты и цветы хотелось немедленно сорвать, лошадей запрячь в колесницы, а на алтарь бросить зерна фимиама. Но мраморный безликий контур будущего владельца разрушал иллюзию совершенства. И резец