– Тебе нравилось быть гладиатором?
– Одно время – да… Я служил мечте Империи. Хотел, чтобы в мире стало меньше бед. Вполовину, потом еще вполовину, потом еще и еще… Но беды почему-то не убывали.
– Ты был наивен?
– Я и сейчас наивен. Только стараюсь это скрыть, – признался Элий. – А потом я стал уставать от чужих желаний. Так устал, что стало невмоготу.
Гений является к человеку и объявляет о возможности стать гладиатором лишь после совершения убийства. Сколько бессердечных глупцов убивают первых встречных, чтобы к ним слетел с высоты гений и открыл дверь в гладиаторскую школу. Гении не являются, убийц казнят или отправляют на каторжные работы. Но число безумцев год от года не иссякает. Арена манит. Платиновое сияние в вышине мерещится слишком многим.
Вер пришел в гладиаторскую школу, дабы поразить мир. Он не знал, как это сделать, но чувствовал, что способен свернуть горы. Стоит выйти на арену, и он пожелает нечто такое, что разом преобразит Рим. И что же? Он вышел на арену, он побеждал, но тайна не открылась. Потом стал надеяться, что, исполняя чужие желания, он приблизится к неведомой цели. Но ни к чему не приблизился. Чужие желания бросали его, как волны, вверх-вниз, не позволяя сдвинуться с места. Другие гладиаторы тоже сражались непонятно за что. Может, на потеху? Но такой ответ не мог удовлетворить Вера, даже если он был правдой.
– А что ты чувствовал, когда умирал на арене? – спросил Вер.
Он знал, что может задать этот вопрос сейчас. Гладиатору многое позволено.
Гладиатору, который убивает, – вдвойне. Элий поднял голову и глянул на небо. Она было чистое и удивительно плотное, непрозрачное. Не стекло, а бирюза.
Запечатанный вход. Небо – для богов, и они никого к себе не пускают.
– Я не верил, что умру. Кровь текла, но мне почему-то казалось, что ее бесконечно много. Будто я – родник, и кровь будет течь из меня бесконечно и никогда не иссякнет. А потом все как будто провалилось. Рим, и я вместе с ним, – Элий замолчал, по-прежнему глядя в небо. – А дальше не помню…
Элий, едва оправившись после травмы, уехал в Альпы и три месяца лазал по скалам, взбирался на вершины без страховки, используя лишь силу рук и цепкость пальцев. Многие считали его поступок безумием, другие восхищались смелостью Элия. Кое-кто пытался доказать, что это дешевый показной трюк. Но Элий относился к подобным намекам равнодушно. Если он что и доказывал, то только самому себе: меч Хлора не превратил его в калеку.
Вер глянул на очередную бронзовую статую. Любому гладиатору известно имя Максима Монстра – лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал забрала и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь пристально смотрящие глаза, сделанные из цветного стекла.
– Многие считают, что гладиаторы вновь должны драться боевым оружием, – сказал Вер, глядя в стеклянные глаза Максима.
– Ты бы хотел убивать каждый день?
– А что ты чувствовал в тот день, когда убил? Элий не отвечал. Ну что же он медлит, почему не говорит? Элий умеет быть таким красноречивым! Вер повторит его слова и почувствует то же, что и Элий, – раскаяние, боль, досаду, отчаяние.
– Говори, – потребовал Юний Вер.
– Ощущение чудовищной нелепости. И желание вернуть все назад. Я стоял и оглядывался по сторонам, будто хотел найти рычаг, который надо повернуть, чтобы обратить время вспять.
Элий вновь замолчал.
– Говори! – заорал Вер, боясь, что упустит настрой и так и не поймет – что же чувствовал Элий. Что-то сходное было и у него. Ему тоже хотелось обратить время вспять. – Говори… – повторил он, тяжело дыша.
– Ты требуешь невозможного…
– Говори! Расскажи все как было! Все-все! Расскажи об убийстве. Когда в тебе открылся дар гладиатора! Ведь мы с тобой оба убийцы! И ты мой учитель. Говори!
Элий превозмог себя и уступил.
– Это было в Аравии. Я поехал туда вместе с двумя жрецами Либерты. Ты знаешь – они собирают деньги в фонд Либерты на выкуп рабов и отправляются на невольничьи рынки выкупать пленных. Занятие сколь благородное, столь и опасное.
Если повезет – освободишь несколько десятков рабов, не повезет – погибнешь или сам наденешь рабское ярмо. В одном из оазисов в пустыне нас ждал посредник с живым товаром. Жрецы Либерты и раньше имели с этим человеком дело и доверяли ему. Охранников мы взяли только двоих. Лишний охранник – это как минимум трое невыкупленных пленных. Средств у фонда Либерты не так уж много, и жрецы экономили на всем, в том числе и на охране. Я как волонтер не получал за свое участие ни асса. Но я был восторжен и глуп. Ну, пусть не глуп, а наивен. Мне мерещился где-то посреди пустыни прекрасный храм, в чьи золотые врата мы войдем в венках и белых одеждах и введем за собою выкупленных рабов. Вместо этого мы очутились в какой-то дыре – несколько глинобитных домиков и кучка растрепанных пальм. Поначалу все шло гладко. Малек – так звали работорговца – с двумя помощниками привел двадцать пленников, которых перекупил на невольничьих рынках.
Как сейчас помню – мы сидели в хижине, пили кислое, как уксус, вино и ели лепешки с курагой. Жара стояла невыносимая. В такую жару люди плохо помнят, что делали вчера и что надлежит делать сегодня. Малек не отпускал нас и все пытался доказать, что, торгуя живым товаром, делает доброе дело, что человек по сути своей – раб, а свобода его только портит. Жрец Либерты, несмотря на всю свою сдержанность, взъярился, начал спорить, дошло до драки. Охранники их разняли, и мы отдали Малеку деньги. И тут же в хижину ворвались обряженные в темные тряпки четверо парней, вооруженных дамасскими клинками. Малек и его люди кинулись к задней стене, где для них заранее был подготовлен выход. Я не верил Малеку и потому взял с собой оружие, но винтовку пришлось оставить у входа в хижину. Зато пистолет, который я прикрепил к щиколотке, под шароварами, благо одет был по-восточному, и нож остались при мне. Я наклонился, чтобы вытащить спрятанный пистолет, и услышал над головой странный свист – уже когда все кончилось, понял, что это дамасский клинок просвистел над моей головой и я чудом спасся. Выпрямившись, я в упор выстрелил в человека, который замахивался вновь. Лица его не видел – тряпка скрывала черты. Пуля угодила в грудь, и его отшвырнуло на стену хижины. Я выстрелил еще раз и еще. От ударов пуль тело дергалось, а мне казалось – он жив, шевелится, пытается встать. Я вновь стрелял, пока не разрядил всю обойму. Неужели так просто убить? В человеке должен быть неизмеримый запас прочности. А все оказалось не так… человек так хрупок… уязвим… Помню, тряпка у него на лице вся сделалась мокрой… – Элий замолчал и облизнул губы. На висках его выступили капли пота. Будто он был вновь там – на затерянном в пустыне оазисе, слуга богини Свободы и новоявленный убийца. – Один из жрецов был убит, второй ранен, но мы одолели. Из нападавших в живых остался лишь один, его скрутили наши охранники. Оказалось, что напали на нас не разбойники, а жители деревушки… Зачем? От наших сделок им тоже перепадало немало…