— Так что случилось? — снова спросил он, растирая её руки. — Как судья отпустил тебя одну в такой мороз?
Эсмеральда вдруг, всхлипывая, бросилась ему на грудь.
— Ох… Жеан, он… Пьер, его арестовали нынче днём! Почему, почему он не согласился бежать со мной?!
— Невозможно… — остолбенел Гренгуар. — Он участвовал в каких-то придворных интригах?
Утерев покрасневшие глаза, цыганка опустилась в кресло, уставилась в пол.
— Я не знаю, Пьер, — с отчаянием произнесла она. — Он говорил только, что не хочет ни во что вмешиваться. Он хранил верность королю…
Поэт подпёр рукой подбородок, подражая роденовскому «Мыслителю».
— Возможно, мессир Фролло чем-то не угодил новому королю или пал жертвой оговора. У нас казнят и за меньшее. Чёрт, что я говорю? А его брат, епископ? Он вмешается в это дело?
— Его нет сейчас в Париже, Пьер! Священник, к которому я обратилась, сказал, что не знает, когда он вернётся, и не стал ничего слушать. Но я снова пойду туда и дождусь, даже если мне месяц придётся провести на ступенях собора! У меня нет иной надежды!
— А братство арготинцев? Разве они не приняли тебя?
Эсмеральда покачала головой.
— Я пошла во Двор чудес сразу, как потерпела неудачу в соборе. Клопен сказал, что братство бродяг всегда радо принять меня, но… Но ради судьи никто из них пальцем не шевельнёт.
— После того, как он столько лет преследовал бродяг и цыган, странно рассчитывать на иное отношение, — кивнул Гренгуар. — Да и что они могут? Ведь бродяги отказались помогать даже тебе, а ты одна из них.
— Я не знала, куда ещё мне пойти, Пьер, — почти простонала цыганка. — Сейчас я вернусь к собору. Прошу, приюти на время Джали. Сейчас мне не до неё.
— Куда же ты пойдёшь в такой час? Хочешь окоченеть до смерти? Останься на ночь, а утром узнаем, когда прибудет епископ. Возможно, я попробую что-нибудь расспросить. А пока тебе нужно отдохнуть и подкрепиться. Ведь ты весь день ничего не ела?
— Не подумай, Пьер, я не хочу быть никому обузой. У меня есть деньги и…
— Ты хочешь обидеть меня, Эсмеральда? — воскликнул задетый за живое служитель муз. — Повторю, здесь тебе всегда рады. Мадлен добрая женщина, просто иногда бывает… м-м-м… несдержанной.
Таким образом, Эсмеральда обрела временный кров и хоть какую-то моральную поддержку. Дни до возвращения епископа Фролло она коротала в Сите — то в соборе, то возле Дворца правосудия. Козочка оставалась на улице Ферр, издавна населённой честными галантерейщиками. Мадлен Туржон, убедившись, что постоялица не простая бродяжка и не претендует на сердце поэта, смягчилась и к девушке, и к её питомице. Вечером, промёрзнув и проголодавшись, Эсмеральда возвращалась в дом, где её приютили. Она рисковала простудиться и заболеть, попасться на глаза какому-нибудь недоброжелателю, свалиться с ног от голода, что нисколько не помогло бы Жеану. Но слишком велико было в ней желание если не увидеть друга хоть мельком, то просто дать ему понять, что она рядом, она по-прежнему любит его. Он поймёт, почувствует. Так прошло около недели.
Верховный судья — вернее сказать, уже не Верховный и, вероятно, больше не судья, стал узником Консьержери, куда сам не один год отправлял приговорённых, высокородных и не очень. Таковы превратности судьбы. Он не входил в число дворян, примкнувших к герцогу Орлеанскому. Он ни словом, ни делом не позволил Анне де Божё усомниться в своей преданности. Просто неприязненные отношения к принцессе и дофину оказались взаимными. Пророчество ле Дэна сбылось: мессир Робер д’Эстутвиль пришёл за Жеаном Фролло так же, как Фролло пришёл за Оливье ле Дэном и как приходили когда-то за самим мессиром Робером. Предусматривалось два варианта исхода: либо августейшие особы сменят гнев на милость и узника, подержав для острастки несколько месяцев в камере, выпустят и оставят в прежней должности, либо тот же мессир д’Эстутвиль доставит его прямо в руки палача.
Чтобы представить внутреннее состояние Жеана Фролло дю Мулен, вообразите себе тигра, пойманного звероловами и запертого в клетке. С бессильной злобой он ходит кругами по отмеренному ему пространству, не в состоянии успокоиться. Если он остановится, то погрузится в пучину отчаяния. Движение отвлекает его. В движении прутья решётки, демонстрируя оптическую иллюзию, сливаются и пропадают. С яростью хищный зверь взирает на зевак, разделаться с которыми мешает стальная преграда, и злится ещё больше оттого, что все, кому он недавно внушал страх, видят его вынужденную слабость. Раздражённый тигр рычит, хлещет гибким хвостом по бокам. Жеан угрюмо отмалчивался, нервно переплетая пальцы.
Условия, в которых содержался судья, считались вполне сносными. В его камере отсутствовали такие явления, как сырость на стенах и сквозняк; кровать, хоть и не укрытая периной из гагачьего пуха, вполне годилась для сна; пища по гастрономическим качествам стократ превосходила баланду из Пти-Шатле. Знатным постояльцам кое-что перепадало из Кухонного флигеля. Только на прогулки не выводили и книг не давали. Словом, жаловаться почти не на что и какой-нибудь бедняк, лишённый тепла и сытости, с радостью променял бы свою лачугу на такую камеру. Однако мы понимаем, что в положении даже самого привилегированного узника нет ничего завидного. Он оторван от всего, что ему дорого и привычно. Тем паче, Фролло понятия не имел, какую карту, тасуя колоду, выкинет для него непредсказуемый рок.
Дополнительные душевные муки ему доставляло осознание собственной униженности, глубины падения, наконец, ограбленности. Фролло не знал, куда пошла Эсмеральда после того, как он, следуя за парижским прево, велел девушке скорее покинуть его дом. Узник постоянно тёр ладонями щёки, на которых успела отрасти щетина. Он терпеть не мог неопрятности и всегда тщательно следил за собой. Он поймал себя на том, что неосознанно накручивает на палец волосы на висках. Такая вредная привычка у Жеана водилась в мальчишеском возрасте и он думал, что навсегда искоренил её.
Где-то здесь, возможно, за стеной, держали Оливье ле Дэна, чьё предсказание всё-таки исполнилось. Под стенами тюрьмы ежедневно прогуливалась Эсмеральда. Жеан, стиснутый inter parietes*, об этом не ведал. Он ходил и ходил по своей камере-одиночке, изредка присаживаясь на постель. Заключённый, тоскуя по цыганке, брату и Квазимодо, нетерпеливо выжидал, что с ним будет.
* В четырёх стенах (лат.)
========== Глава 14. Что позволено женщине ==========
Двадцатого июня в Париже царил такой ажиотаж, будто городские стены вновь осаждали войска Карла Седьмого. Ремесленники бросали свои дела, торговцы запирали лавки, школяры из числа наименее прилежных без зазрения совести прогуляли университетские диспуты, матери семейств оставили домашние хлопоты. Даже колченогие христарадники с завидным проворством устремились туда же, куда собирались к полудню все, кто мог свободно передвигаться. Словно ручьи текли по улицам, впадая в большое шумящее озеро на Гревской площади, где накануне плотники соорудили эшафот. День этот, между тем, отнюдь не являлся праздничным и военные действия никакие не велись. Причиной столпотворения послужила грядущая расправа над тем, кого парижане искренне ненавидели всеми фибрами своих душ. На двадцатое июня назначена была казнь бывшего Верховного судьи Жеана Фролло дю Мулен, обвинённого в злоупотреблениях должностными полномочиями. Его приговорили к обезглавливанию с предварительным публичным покаянием у собора Парижской Богоматери. Грех не взглянуть на унижение проклятого стервятника и упустить возможность освистать его или, ещё лучше, швырнуть в него камнем! Оттого-то на площади яблоку негде упасть, оттого голоса горожан звенели радостью, а ноги бежали быстро, не щадя башмаков.
— То-то подарочек уготовил нам король в честь коронации! — возбуждённо переговаривались зрители.
— Небось меч Анрие Кузена заржавел без дела.
— У него-то заржавел? — присвистнул недобросовестный школяр, голодный, а потому злой, как чертёнок.
— Мэтр Анрие мастер своего дела, — пыхтел толстый, обливающийся потом бакалейщик. — Ставлю флорин: он отсечёт судье голову одним ударом!
Нашлись, однако, и недовольные, по всей видимости, отличавшиеся особой кровожадностью среди любителей жутких зрелищ, а также чрезмерной злопамятностью.