— Я не позволю публично казнить этого человека! — заявил священник. — Он на святой земле!
Парижский прево, чей горячий конь рыл передним копытом мостовую, встрепенулся. Мессир д’Эстутвиль ожидал подобного выпада и немедленно пресёк его.
— В таком случае его казнят без публики! — гаркнул он зычным голосом, выкатив грудь колесом. — Преступник за пределами храма и защита церкви над ним не властна. Увести!
Таким образом находчивый мессир Робер оставил за собой право распоряжаться жизнью осуждённого, посрамив епископа. Хоть Жеан Фролло и приходился ему другом, закон был превыше всего.
Жеану приказали встать и он, потерянный, покорно выполнил приказ. Клод с сожалением смотрел на него, но в кровоточащей душе Жеана ничто больше не находило отклика. Надежды не оставалось. Он уже не мог поднять голову и остаток пути проделал, позорно понурившись, еле волоча ноги. Камень, пущенный меткой рукой, рассёк ему бровь. Он дёрнулся, но почти не почувствовал боли. Он жаждал только одного: не упасть, вот сейчас не свалиться, не пошатнуться ни перед толпой, ни перед палачом, вытерпеть пытку до конца. Один лишь раз за весь скорбный путь Фролло встрепенулся. Ему показалось, будто бесконечно дорогой голос позвал его по имени. Вздрогнув, он впился глазами в толпу, отчаянно высматривая Эсмеральду, но не нашёл её.
Между тем цыганка действительно находилась совсем рядом. Задыхаясь, энергично работая локтями, она продиралась сквозь плотный людской заслон к самому эшафоту, окружённому стражей. Роковая минута неотвратимо приближалась. Анрие Кузен готовился принять осуждённого в своё распоряжение, чтобы переодеть в белую рубаху, по давнему праву забрав себе вещи, представлявшие ценность, и совершить казнь. Между жертвой и всем остальным миром пролегала незримая граница, преступить которую было практически невозможно. Когда Жеан, угрюмо свесив голову на грудь, предстал перед палачом, его могло спасти лишь чудо. Зрители, почуяв мрачную торжественность момента, примолкли.
Мессир Робер д’Эстутвиль предугадал вмешательство священника и противостоял ему. Однако он не предполагал, что женщина, особенно та, которой движет любовь, способна на многое. Эсмеральда — встрёпанная, раскрасневшаяся, решительная, выбилась из кольца зевак, пытаясь проникнуть в пространство перед эшафотом, но её с силой оттолкнул стражник. Девушка, охнув, упала, но тут же поднялась и отчаянно крикнула:
— Стойте!
Все взоры обратились на хрупкую цыганку. Площадь разразилась глубоким удивлённым вздохом. А Эсмеральда, смело шагнув вперёд с видом Цезаря, переходящего Рубикон, звонко повторила:
— Стойте! Я беру этого человека в мужья!
========== Глава 15. Слово сказано ==========
Слово произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пусть сказала его простая цыганка, но оно было произнесено, и несколько сотен пар ушей его слышали. Парижский прево сперва опешил от неожиданности, но быстро овладел собой и предпринял попытку поправить щекотливое положение. Тронув поводья, он подъехал к нарушительнице, дерзнувшей прервать процесс в самый напряжённый момент.
— Не выдумывай, девица! — рявкнул он во всю мощь своего командного голоса, возвышаясь над Эсмеральдой, как скала. Щёки его тряслись от негодования, дородный стан источал гнев. — Поди-ка прочь и не мешай нам. Анрие Кузен, делай свою работу!
Заплечных дел мастер, однако, не спешил. Играя мускулами, он со снисходительностью маститого актёра, чей спектакль подпортила нежданная помеха, смотрел на цыганку. Он уверен был в себе и в остроте своего меча. Он мог и подождать. Жеан, подрагивая, беззвучно шевеля губами, следил за происходящим, не решаясь броситься на помощь Эсмеральде. Он ощутил себя вступившим на шаткий мостик и боялся сверзиться с него, совершив неверное движение. Стражники, ругаясь почём зря, заталкивали девушку обратно в толпу, но задача сия оказалась не из лёгких. Во-первых, цыганка изворачивалась с ловкостью кошки. Во-вторых, заинтересовавшиеся зрители начали волноваться. То тут, то там раздавался ропот в поддержку цыганки. Эсмеральда, подобно спичке, поднесённой к стогу сена, грозила создать неуправляемую ситуацию.
— Мне известен обычай! — крикнула она, извиваясь в схвативших её руках. — Если любая девушка пожелает взять обречённого в мужья, ему даруется помилование. Любая девушка!
— Отпустите её! — велел Робер д’Эстутвиль.
В тот век, изобиловавший тюрьмами, многочисленными методами истязаний и умерщвлений, существовал, как бы в противовес им, ряд способов уйти от наказания. Это были убежища, где осуждённый находил приют и откуда никто под страхом смерти не мог вывести его. Это было вмешательство толпы, требующей пересмотра дела и мешающей казни — разумеется, в том случае, если преступник вызвал к себе симпатии. Это были знаки свыше, вроде оборвавшейся верёвки или обломившегося сука, заменяющего виселицу. Иногда приговорённый мог затеять поединок с палачом. И, хотя такие схватки носили исключительно фиктивный характер, бывали случаи, когда жертве удавалось сбить палача с ног и заслужить тем самым помилование. И, наконец, упомянутый выше обычай: если девушка пожелает взять осуждённого в мужья и толпа с этим согласится, то такой брак заключался тут же, у эшафота, или подножия виселицы. Говоря откровенно, подобные счастливые истории можно пересчитать по пальцам. Какой же девице в здравом уме захочется связать судьбу свою с разбойником? Мессир д’Эстутвиль, во всяком случае, такого не помнил.
Эсмеральда, как мы знаем, не впервые прибегала к подобному способу — благо бродяги сходились не до конца дней своих, и даже срок её предыдущего замужества покуда не истёк. Впрочем, сам супруг, найдя новую пассию, позабыл о нём и не предъявил бы права на цыганскую жену. Для власть имущих союз, скреплённый глиняными черепками во Дворе чудес, и подавно не имел значения. Итак, мессир д’Эстутвиль крепко призадумался. Дерзкую девицу уже невозможно выпроводить вон с площади, ибо она сказала правду и все это слышали. Обычай есть обычай. Мелкий камушек, попав между жерновами, нарушил работу отлаженного механизма. Фролло спасён, если только зрители не воспротивятся его браку. Эсмеральда стояла, сжав кулаки, с вызовом глядя на прево.
То, что творилось в те тяжкие минуты в душе Жеана, сложно передать. Любовь, отчаяние, радость, страх смешались в невообразимый коктейль и осуждённый, из последних сил держась на ногах, весь дрожа, с мольбой и обожанием смотрел на свою избавительницу. Лицо его — искажённое, страшное, испачканное запекшейся кровью, выражало все муки ада.
— Владычица! — весело завопил кто-то, узнав девушку. — Да ведь это же Эсмеральда, цыганская плясунья!
— Цыганка с козой!
— А и верно! — подтвердил другой. — Она любовница судьи!
— Нет же! Он ненавидит цыган! Это все знают!
— Вот и повенчайте их смеху ради! — предложил какой-то подмастерье. — То-то парочка! Ах-ха-ха!
— Ха-ха-ха! Святые угодники!
— Слава Эсмеральде!
— Свадьба! Свадьба!
Толпа затопала сотней ног, засвистала, захохотала сотнями глоток. В небо, треща крыльями, вспорхнула напуганная несусветным рёвом стайка голубей, приютившаяся под навесом дома с колоннами. Конь мессира Роббера взвился на дыбы. Грузный парижский прево, грязно выругавшись, качнулся в седле.
— Цыганка? — зацепился господин д’Эстутвиль. — Стало быть, ты язычница?
— Я крещена в христианской вере! — заявила Эсмеральда, взирая на него снизу вверх.
Она говорила сущую правду. В один из дней после заключения Жеана в Консьержери священник в соборе Богоматери совершил над ней Таинство крещения. Из купели она вынырнула уже с именем Агнеса, хотя и продолжала по старой памяти называть себя Эсмеральдой. Цыганский амулет сменил нательный крестик.
Козырь побит и крыть больше нечем. Мессир Роббер, исчерпав все доводы, обратился к присутствующим, испрашивая их согласия на брак. На его беду, в толпе затесалось немало арготинцев, имевших зуб не только на Фролло, но и на прево, тогда как Эсмеральда приходилась им сестрой, поскольку узы нищенского братства нерушимы. Перспектива позлить господина прево и для забавы женить ненавистного судью на одной из тех, кого он презирал, показалась им занятнее казни. Они и не подозревали, какое благодеяние на самом деле делали для Фролло. Нищие принялись свистать и вопить так, что у соседей закладывало уши, всячески выражая своё одобрение. Призывы их легли на свежие дрожжи и зеваки, недавно стремившиеся растерзать Жеана, предвкушавшие его предсмертные страдания, оказывали ему поддержку. В общем гаме, потопившем глас протестующий, ясно слышалось согласие, сломившее последнюю надежду господина д’Эстутвиль и лишившее мэтра Кузена сегодняшней работы, а, следовательно, и платы за труд. Эсмеральда поняла: она победила. Ей удалось то, что не смог совершить епископ: оспорить волю короля, отобрать обречённого у палача, у смерти, протянувшей к нему костлявые руки, забрать его себе. Под одобряющие крики она подошла к Жеану и на сей раз стража беспрекословно расступилась перед ней.