— Что, чёрт подери! У тебя, по всему, заведено сбегать, слегка раззадорив мужчину, — подбоченился Феб, стрельнув глазами по сторонам. — Я вижу, ты в добром здравии, не сгинула в чаще, как верещал глупый гаер с козой, и по-прежнему пляшешь перед собором, не опасаясь вновь раздразнить горбуна.
— Ох! Я исчезла тогда не по своей воле и искренне сожалею о причинённом вам беспокойстве, — смиренно произнесла цыганка.
— Былое быльём поросло, — отмахнулся офицер, — хоть мне и любопытно, куда ты тогда запропастилась. Но ты осталась мне должна, малютка!
— Я непременно верну вам деньги… — засуетилась Эсмеральда, собираясь отдать заработанные монеты, но капитан тяжёлой рукой взял её за подбородок — почти так же, как когда-то судья в лесу.
— Дело не в деньгах, чёрт тебя задери!
— В чём же? — хлопала ресницами цыганка.
— Ты ещё спрашиваешь! Я вдоволь насладился твоими танцами, но так и не успел узнать тебя поближе. Это как смотреть на бутылку великолепнейшего кларета старой лозы, не смея её откупорить.
Цыганка вспыхнула, как спичка. Рванувшись, она высвободилась из хватки капитана, отступила, произнесла с укоризной:
— Как вам не совестно, сударь, делать такие предложения перед домом девушки, которая завтра станет вашей женой?!
— Эге! Судейская подстилка читает мне морали! — Феб, взбешённый отказом, перестал стесняться в выражениях. Он ухватил девушку за запястье, дёрнул к себе, невзирая на её протестующий крик. Говоря по чести, капитан не поволок бы плясунью силой, видя её сопротивление, тем более под окнами дома де Гонделорье и на глазах прохожих. Подобный поступок шёл вразрез с пусть и несовершенными, но всё-таки твёрдыми моральными принципами. Просто так уж сложились обстоятельства. Эсмеральда, оскорблённая до глубины души, разъярённая, свободной рукой выхватила кинжал.
— Отпустите меня!
Он запоздал разжать пальцы всего на секунду. Острое лезвие молниеносно полоснуло его руку, порезав до крови тыльную сторону кисти. Пустяковая царапина, тем не менее, сыграла роковую роль.
— Ах ты, дрянь! — взревел капитан. — Вздумала заколоть меня?
Цыганка опомнилась, рванулась было бежать, но её плотным кольцом окружили зеваки из тех доброхотов, что всегда готовы вмешаться в любое происшествие, даже там, где их помощи не просят. Феб, будучи в некоторой степени порядочным человеком, велел бы им разойтись, поскольку дело не стоило и выеденного яйца. Однако посторонние видели кровь, кинжал в руке цыганки. Фебу не хотелось навлекать на себя позор.
— Эта девка — шлюха и воровка, — заявил он собравшимся, — хотела срезать мой кошелёк и ранила меня, когда я поймал её за руку.
Чем нелепее ложь, тем скорее в неё верят. Все превосходно знали, что танцовщица не промышляет воровством, но слова офицера выглядели в глазах толпы убедительно. Несчастная, крепко скрученная дюжими молодчиками, с мольбой взирала на Феба, ещё не веря до конца, думая, что тот пошутил и сейчас велит выпустить её. Однако капитан, с гордым видом отвернувшись от девушки, разобрал поводья, вскочил в седло и покинул место происшествия. Он был отмщён, пусть и не совсем так, как ему хотелось.
Эсмеральда не появилась в урочный час на Рыночной площади; Гренгуар без толку прождал её там. Во Дворе чудес, сдавая заработок в общий котёл, он доложил Клопену об очередном исчезновении цыганки. Король Арго, сдвинув на лоб шапку с рябым фазаньим пером, почесал затылок и бросил клич подданным: не видели ли те Эсмеральду. Маленький оборванец тут же отделился от кучки сверстников, разгребавших золу в потухшем костре, и заявил, шмыгнув носом:
— Я знаю, где она!
— Так говори! — приказал Клопен, скорчив зверскую рожу. Сорванец, размазывая грязь по щекам рукавами одеяния, смутно напоминающего котту, рассказал, что своими глазами видел, как толпа тащила цыганку, называя её воровкой.
— И ещё говорили, будто она ударила ножом офицера. Верно, её отволокли в Пти-Шатле.
— Невозможно! — вскинулся Гренгуар. — Как она могла кого-то ранить? Всем известно, что Эсмеральда не способна причинить вред ни одному живому существу!
— Почём знать? — обиделся мальчишка. — Нож-то при ней нашли. За одно это ей не избежать суда.
— Ладно, ступай прочь! — отмахнулся владыка нищих. — Девчонка угодила в переплёт, — обратился он к Гренгуару, — и мы ей тут не поможем.
— Но она невинна! Её оговорили! — снова взвился поэт, которого томило бездействие. Хотелось куда-то бежать, делать хоть что-нибудь, взывать к справедливости. Белая козочка жалобно заблеяла, нигде не видя хозяйки.
— Так пойди и заяви об этом судьям Шатле! — осклабился Клопен, демонстрируя жёлтые кривые зубы, торчащие в дёснах с промежутками, как колья в заборе.
— Я… — осёкся поэт. К судьям, тюрьмам и всему, что с ними связано, он, как известно, питал страх. Впрочем, упоминание о судьях заставило его встрепенуться. Он вспомнил, с кем Эсмеральда водила дружбу, а, возможно, состояла и в более тесных отношениях.
— Фролло! — воскликнул он.
— Что? — не расслышал Клопен и для пущей убедительности поковырял указательным пальцем в ухе.
— Верховный судья! — повторил Гренгуар. — Он не откажется помочь ей.
Клопен расхохотался. Его смех подхватили сперва те, кто слышал разговор, затем вся воровская шатия. Двор чудес объяло жестокое веселье, над взъерошенным поэтом потешались все, включая тех, кто знать не знал о причине, а подключался просто за компанию. Постороннему, услышавшему гоготанье, визг и вопли бродяг, вполне могла представиться картина ада, где черти измываются над душами грешников.
— Судья Фролло! Ах-ха-ха! — булькал горлом король Арго. — Он-то первый накинет верёвку на шею девчонки: за кинжал — а он запретил простолюдинам носить оружие, за то, что она — цыганка, а он не выносит цыган, за то, что она — женщина, а он их избегает. Да мало ли какую вину можно вменить, обладая властью?
— Но он… Но она… — безуспешно прорывался Гренгуар. Едва начатые фразы тонули в гомерическом хохоте.
— Дьявол Фролло побежит выручать цыганскую девчонку, потому что спит с ней! — неистовствовал король бродяг, не веривший слухам, ибо норов судьи был ему известен. — Аж в боку закололо!
Отчаявшись чего-либо добиться, Пьер сплюнул с досады и пошёл восвояси. Он сожалел об Эсмеральде. Невинное создание осудят, заклеймят позором, или вовсе казнят по лживому доносу. Поэт видел спасение девушки во вмешательстве Жеана Фролло, но того, как назло, не было в Париже, а цыганку могли приговорить до его возвращения. Сообщить ему о произошедшем не представлялось возможности: с очень низкой долей вероятности смельчак дотянул бы до того, как его спросят, с какой целью он прибыл в замок Плесси и зачем хочет видеть Верховного судью. Оставалась единственная надежда на то, что Клод Фролло де Тиршап, епископ Парижский, известный своим добрым нравом, поможет несчастной танцовщице. Один раз он терпеливо выслушал поэта, значит, уделит ему время вновь. Но сейчас для беседы с ним было чересчур поздно. Гренгуар, рассудив, что утро вечера мудренее, отправился на боковую. Сон его оказался тревожен, сквозь забытье поэт слышал, как козочка, цокая копытцами, ходит по каморке, разыскивая хозяйку.
В то время, когда поэт похрапывал, привычно свернувшись на огромном сундуке, его жена сидела на полу камеры тюрьмы Пти-Шатле. Когда её тащили под руки, допрашивали, заточали, она не переставала твердить, что не совершала того, в чём её обвиняют — наоборот, офицер напал на неё и хотел надругаться. Однако улики в виде кинжала и порезанной руки капитана, которую видели свидетели, говорили не в её пользу. Её слово ничего не значило против слова дворянина. Эсмеральда чувствовала себя прескверно. Её терзала тревога, она негодовала на несправедливость, в её душу плюнули. Она задыхалась, вздрагивала, слыша где-то за стеной жалобные крики. Соломенная подстилка источала зловоние. Всё окружающее вызывало у девушки ужас и брезгливость. Тюремщик принёс ей кружку воды, ломоть хлеба и миску баланды, которую с большой натяжкой можно было считать едой. Эсмеральда с трудом заставила себя проглотить ложку отвратительного варева и её тут же стошнило. При мысли о том, что ей придётся просидеть здесь невесть сколько, мучаясь голодом и неизвестностью, вызвала у неё приступ безудержных рыданий.