На следующий вечер шла домой очень усталая: день выдался слишком шумным, а директриса - чрезмерно трудолюбивой и придирчивой. И вдруг... вдруг белоснежный голубь разрезал крыльями пасмурное небо и... и доверчиво опустился ей на плечо. На виду у всех людей.
- Ну, я ж себя не на помойке нашёл! - проворчал в стороне мужчина в милицейской одежде.
А другой, в такой же, вдруг замер, потом потянулся в сумку за фотоаппаратом.
- Ты только посмотри! - восхищённо зашептал.
И, пока чудо не убежало, торопливо кинулся фотографировать женщину средних лет с белоснежным голубем, доверчиво замершим у неё на плече. Напарник его только усмехнулся - он увлечения фотографированием не разделял. А голубь... ну, просто белый голубь. Может, она их часто кормит. Только и всего. И вообще, в их участке...
Так и повелось. Иоанн дома прижился. Точнее, он улетал утром, покормившись с её руки, а возвращался вечером, поджидая её на дереве у дороги - и домой приезжал на её плече. Спал на шкафу, на своём же полотенце. Точнее двух: они стирались как и положено, чтобы ему там было чисто и уютно. Иркин его не обижал. Хотя вроде кот и птиц, чего уж им мирничать?..
А когда богатей из квартиры на два этажа ниже приходил, жаловаться на потоп, устроенный соседями между ними, и ей, Марие, все нервы истрепал, тогда два верных рыцаря, серый и белый, отомстили за её испорченный вечер. Один сделал большое дело занудному гостю в ботинок у порога, а второй - на шляпу, с утра, когда тот на работу вышёл. В суд подавать на зверьё было не принято, в общем, богач поворчал, поворчал, но утих. И больше не подходил. И с потопом там как-то в итоге разобрались. Без неё.
Маша постоянно открывала балкон, чтобы Ванька улетел, насовсем. Всё-таки он вольный птиц, да и за Иркина иногда побаивалась. Но Ванька упорно возвращался к её тёплым рукам...
Она молилась по праздникам и по будням. Молилась и на Рождество, в церкви, и под бой новогодних курантов, сидя за столом в компании двух своих рыцарей, серого и белого. Так хотя бы не одна была. И на том спасибо Богу!
На очередное Крещение решилась искупаться в проруби. В купальнике, то есть, голышом и прилюдно. Стыд-то какой! Но, говорили, крещенская вода лечит и вообще может творить чудеса. А чуда ей хотелось. Очень. Хотя бы временного. Хотя бы, чтоб хватило на одного малыша.
И она стерпела. Мороз, холод, ледяную воду и купание почти голышом. К счастью, таких смелых женщин было пара десятков, среди них пришли и постройней, и помолодей. В общем, не все смотрели на неё - и ладно.
Идя домой, школьная учительница снова молилась. Было холодно, ветер поднимал и кружил упавший вчера снег. Хотелось верить в чудо. Хотелось чуда, хоть какого-нибудь. Очень хотелось! О муже уже даже не загадывала.
«Хотя бы внимания чьего-то, - повторяла про себя Мария, - Хотя бы ненадолго. Чтобы хоть на одного малыша хватило!»
И вдруг остановилась, услышав усталый затихающий плач. Из мусорного контейнера. Сначала не поверила, что такое возможно, потом испуганно рванулась туда.
Поздний вечер уже. Люди разошлись по домам. Холод. И плач становился всё тише...
Мария полезла выгребать мусор. Найти бы поскорее малыша. Достать. Согреть.
«И кто только мог?! Кто посмел?!» - думала она в ужасе.
По улице как раз шёл участковый. Тот самый, друг фотографа. Погружённый в свои мысли о сложностях на работе и несправедливости нового начальника. Ему очень хотелось уйти куда-нибудь, но он же ещё с детства мечтал защищать людей...
«Мне надо быть твёрже, - говорил он себе, науськивая на бунт, - Я же себя не на помойке нашёл!»
Это был его любимый аргумент к самому себе, про помойку.
Тут его взгляд уцепился за непорядок. За уйму мусора, раскиданного у помойки. И фигуру в замызганном светлом пальто, как раз выскребшую и выкинувшую на асфальт вонючий пакет. Она потянулась опять, в очередном порыве хулиганства. И, ойкнув, поскользнувшись на проёме контейнера, всплеснув ногами, провалилась туда насовсем. Голос, кстати, был молодой и, как и пальто, женский.
Вздохнув, мимо проходящий милиционер выудил из мусорника женщину с младенцем.
- Что за?.. - мрачно спросил он, усталый после смены. Да и вообще, великовозрастных хулиганов он не любил. Особенно, женщин. И, тем более, трезвых. И даже не наркоманок.
Она, плача, запинаясь, что-то говорила про малыша.
- Да как только ты могла?!
- Да я... - глаза её потрясённо расширились, - Это не я... не мой... его выбросили!
Пролетающий над двором белоснежный голубь возмущённо запятнал милицейскую шапку своим большим делом. А чтобы не клеветал на даму его сердца. Оно хоть и голубиное, но живое, верное, благодарность ему была не чужда. А малыш... малыш вдруг как-то подозрительно замолчал.