— Прости, что испортила тебе вечер, Эдвард. Ты хочешь, чтобы я принесла свои извинения?
— Я не понимаю тебя, — произнес он грубо, — и думаю, что никогда не понимал. Ты самая независимая женщина, которую я когда-либо знал, ты сама сделала себя такой в этом мире, и вдруг ты поджимаешь хвост и удираешь, словно напуганный кролик.
— Нет! — Кровь прихлынула к ее щекам. — Это ложь. Я никогда не удирала!
— Ты всегда так стремительно удираешь, что у тебя не хватает времени, чтобы узнать правду!
— Когда я так поступала? — спросила она. — Приведи хоть один пример.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Несколько недель назад ты сбежала из моей квартиры.
— Это не было бегством!
— Ты хотела лечь со мной в постель, но эта мысль так перепугала тебя, что ты стремглав удрала!
— Оставь меня в покое, — потребовала Оливия, — я пришла сюда не для того, чтобы ты оскорблял меня.
— Ты удрала тогда в Нью-Хэмстеде, когда мы уже были готовы заняться любовью.
— Ты так называешь то, что мы собирались делать? — сказала она, пытаясь вырваться из его железной хватки. — Я думаю, для этого найдется более подходящее слово.
— И ты удрала тогда ночью на Багамах.
— Господи, Эдвард! В чем проблема, а? Неужели я первая женщина, которая ушла от тебя?
— Черт возьми, Оливия, может, ты перестанешь вести себя как идиотка и выслушаешь меня?
— Выслушать тебя? Надменного негодяя, который не останавливается ни перед чем, когда становятся у него на пути!
— Я пытаюсь сказать, что влюблен в тебя, проклятая дурочка! — Пальцы Эдварда сжали ее тело. — Бог знает почему, — может быть, ты превратишь мою жизнь в несчастье, а меня сделаешь развалиной, из-за тебя я могу спиться, или что похуже… Но я ничего не могу с собой поделать, я люблю тебя. Черт побери, я знаю, что влюбился в тебя еще тогда, когда ты облила меня виски в ресторане. — Его голос звучал ожесточенно. — В тот день, когда я засек, как мой отчим опутывал тебя.
— Он не опутывал меня, — с замершим сердцем возразила Оливия. — Я же говорила тебе…
— Да. Ты говорила. Но я слишком ревновал, чтобы верить. — Эдвард обнял ее. — Я думал, что ты тоже любишь меня. Ты сказала, что любишь, в ту ночь, на Багамах.
— Эдвард…
— Так ты меня любишь? — настаивал он. — И не думай, что удерешь раньше, чем ответишь мне, Оливия. Если надо будет, я запру тебя здесь, пока не добьюсь ответа!
Оливия взглянула ему в лицо. Он смотрел на нее потемневшими глазами, но в его взгляде было… Было что-то говорившее о том, что он сейчас стремится удержать в своих руках самое для него дорогое, что он жаждет поцеловать ее, и целовать, целовать, целовать…
И это было то, чего она сама хотела все эти дни и недели…
— Ну? — сердито торопил Эдвард. — Я хочу услышать «да» или «нет». Оливия, любишь ли ты меня?
Она глубоко вздохнула.
— Почему ты выкрал у меня ту открытку, Эдвард? Я бы и так отдала ее тебе. Я как раз собиралась отдать ее в тот вечер.
— Вспомни, что ты сказала, когда я нашел тебя. Я не буду помогать тебе в поисках Риа — вот что ты сказала мне. — Его глаза потемнели. — А затем спросила, прилетел ли я на Багамы для того, чтобы отыскать тебя, или же потому, что хотел найти Риа. — Он перевел дыхание. — Ты задала этот вопрос очень легко, но он был такой же неразрешимый, как загадка Сфинкса. И я опасался, что, как ни отвечу, могу разрушить наше счастье.
Оливия покачала головой.
— Эдвард, — прошептала она. — Я не понимаю.
Он вздохнул.
— Я готов был отправиться за тобой на край света, родная. Но правда и то, что мне пришлось отправиться на острова, чтобы отыскать Риа. У меня не было выбора. Эти проклятые акции… Они не так уж много значили в финансовом отношении, но если бы моя мать узнала, что Райт оставил их Риа… Уже и так было достаточно скверно, что она прочитала всю эту чепуху об его «любовном гнездышке». Но открыть, что он отдал кому-то акции, которые она некогда вручила ему как знак своей любви…
— Ты не хотел огорчать ее?
Эдвард угрюмо кивнул.
— Я приложил массу усилий, чтобы уговорить маму после смерти Райта поехать к ее сестре во Флориду. Но я знал, что рано или поздно завещание будет оглашено. Я не мог думать ни о чем другом, кроме того, чтобы срочно вернуть акции.
— Но как возвращение акций могло изменить смысл завещания? Я имею в виду, что если будет обнародовано завещание, то дополнительные распоряжения ведь все равно останутся действительны?
Эдвард натянуто улыбнулся.
— Нет никакого смысла оглашать дополнительные распоряжения, если они уже не имеют значения. Не без труда я уговорил юриста Райта согласиться со мной.