– Раз они доходили, значит и мы дойдём! – весело резюмировала Аня, оглядывая всех, как бы призывая их в свидетели своей уверенности.
– Ты-то дойдёшь, – со вздохом сказал молчавший до сих пор Грохотов. – А другие как? Нет, товарищи, мы совершили непростительную глупость. Нам следовало сразу же потребовать от Бесфамильного, чтобы он перевёз нас в Тихую. Чорт с ним, с полюсом: человек важнее!..
– Это не ты ли человек-то? – зло перебила Аня. – Слякоть ты, а не человек!
– Перестаньте, Бирюкова, надоело, право. Вы вечно ругаетесь, – заметил Блинов.
– Да нет, товарищ командир, я не ругаюсь. Но меня злит этот эгоист.
– Бросьте, Аня, это бесполезно, – вмешался Викторов. – Что касается меня, то я, например, совершенно точно знаю, что пешком или на самолётах, а до родины мы скоро доберёмся.
– Правильно, Викторов! – похвалил его Блинов. – Не только доберёмся, но будем проситься в новый полёт на полюс. Ошибки нас многому научили. Я бы сейчас же по возвращении в Москву согласился снова вылететь сюда. Взял бы два одинаковых самолёта "З-1" и в четыре дня достиг бы полюса…
– Это уж ты чересчур, – недоверчиво заметил Викторов.
– И долетел бы! На таких самолётах, как наши, можно смело лететь, куда хочешь. Наши моторы, если их тщательно подготовить, никогда не сдадут. В неудачах всегда виноваты не моторы и не самолёты – виноваты люди. Вот мы потеряли два самолёта. И не по вине материальной части, а по моей личной вине – плохо готовился, мало слушал инженера, а потом – рискнул…
Аня поняла, что Блинов заговорил о своём наболевшем; ему тяжело, но он, как бы бичуя себя, будет говорить об этом мучительно долго. Она намеренно перебила своего командира:
– А как же с полюсом?
– С полюсом? – недоумевая, переспросил Блинов. Вспомнив, он продолжал с улыбкой: – А так. Вылетев из Москвы, я в первый же день достиг бы Усть-Цильмы, во второй – Новой Земли, в третий – Земли Франца-Иосифа и в четвёртый – полюса. Но должен оговориться: такой скоростной перелёт возможен только в том случае, если в местах посадок будет хорошая погода. В местах посадок, – подчеркнул он, – потому что лететь-то я могу при любой погоде, лишь было бы где сесть!
– Мечты, мечты, где ваша сладость, – пропел Викторов и неожиданно жёстко закончил: – Вряд ли нам теперь, после всего этого, машины доверят.
Эта реплика задела за живое Блинова. Он закусил губу и, повременив минуту, бросил только одно слово:
– Пора!
Так начался второй день пути. Первые полчаса идти казалось трудней, чем вчера: мускулы болели. Но постепенно боль проходила, и люди привыкали к тяжёлому передвижению. И это радовало.
Шли целый день, делая через каждые два часа небольшие привалы. Вечером определились по солнцу. Оказалось, что, считая по прямой, прошли всего лишь восемнадцать километров.
– Если пойдём даже таким темпом, – сказал Сутырин, – то через восемнадцать дней будем у Иванова…
Третьи сутки прошли легко. Мускулы привыкли к постоянной погрузке. Необъяснимая радость охватила всех. Теперь уж никто не сомневался в благополучном конце перехода.
Куда девалась мрачная сосредоточенность первых двух дней! На привалах то и дело вспыхивали яркие искорки смеха. Чувствуя общее настроение, повеселели даже собаки.
Похудевший Грохотов тоже, казалось, втянулся в темп переходов. Во всяком случае теперь он шёл довольно бодро, не отставал и даже как-то во время ужина рассказал Викторову о том, как он зимой 1935 года взял первенство Москвы по лыжам.
– Вот лыжи бы сюда, – мечтал Грохотов, забывая о трудностях пути. – Я бы показал вам, как на севере ходить надо!
Слушая его, Аня качала головой и улыбалась. Наглость этого человека была поистине неисчерпаема.
В радости люди забыли о коварстве Арктики. И она готовила им жестокое наказание.. На шестые сутки "блиновцев" в пути захватила пурга. Снег залеплял очки; скрывал очертания льдин и неровности пути, забивал глаза собакам. Они ложились, отказываясь идти дальше. Скоро всем стало ясно, что идти дальше нет смысла, – можно растеряться, потерять массу сил, кружась на одном месте. Скрепя сердце пришлось сделать привал.
Пурга кончилась только через сутки. С новыми силами двинулись вперёд, к базе.. С каждым днём расстояние уменьшалось, и это придавало новые силы. Никто не обращал серьёзного внимания даже на то, что оправдывались опасения Блинова: собаки начали сдавать. Нарты, правда, постепенно облегчались. Но раз испортившись, погода уже не баловала, и частые снегопады, засыпающие свежим снегом раскрошенные льдины, делали дорогу почти непроходимой. Люди шли с трудом. Нарты поминутно застревали, и собаки окончательно выбивались из сил. 7 мая в один переход отказали сразу три четвероногих помощника, и их пришлось пристрелить. Это послужило сигналом. Пытаясь сохранить возможно дольше остальных собак, решили часть груза с нарт переложить в заспинные мешки. Идти стало ещё трудней.
Так, с перерывами, переход продолжался до 9 мая. Прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как люди покинули место аварии своего самолёта. В последние два дня суточные переходы равнялись всего лишь восьми километрам, а тут ещё профессор Сутырин объявил весьма неутешительные выводы из своих наблюдений. Оказалось, что за это время дрейфующие льды, по которым шла группа, значительно сносило на запад. Само по себе это явление не представляло большой опасности, но Сутырин знал, что лагерь Иванова с ещё большей скоростью дрейфует в том же направлении. Получалось так, что дрейф лагеря Иванова каждый день съедал несколько километров из суточных переходов группы Блинова. Перспектива не из приятных! Так можно было вечно гоняться за базой без шансов догнать её когда-нибудь. Логика подсказывала единственный выход, и Блинов был вынужден им воспользоваться. Он увеличил время суточных переходов.
Теперь шли уже не восемь, а десять-двенадцать часов в сутки. Но выигрыша в пути эта мера почти не дала. Утомлённые двадцатидневным переходом люди стали сдавать. Грохотов засыпал прямо на ходу. Приходилось всё время быть начеку, чтобы его примеру не последовал кто-нибудь из участников перехода. И тем не менее надо было спешить! Только в усилении темпов продвижения вперед Блинов видел выход из создавшегося трагического положения. Из отрывочных сообщений Иванова он знал, что погода испортилась во всём районе, вплоть до полюса, и Бесфамильному там приходилось не сладко. Это означало, что в ближайшие дни им, находящимся всего в каких-нибудь ста двадцати километрах от базы, помощи с воздуха ждать не приходится: база, затаив дыхание, ждёт сообщений Бесфамильного. Значит, надо надеяться только на свои силы, только на себя!..
Много горьких минут пережил в эти дни командир перехода. Однако жаловаться было не на кого – сам виноват кругом. И, стиснув зубы, он приказывал пристреливать одну за другой выбивающихся из сил собак. В конце концов остались только три нарты. Обессиленные люди едва тащили ноги. Продовольствие, которое они несли в рюкзаках, пришлось оставить на одном из привалов. Это облегчило продвижение вперёд, но в то же время лишило аварийных запасов. Теперь продовольствия осталось в обрез, и его приходилось экономить, установив жёсткий паёк.
Беляйкин, чем мог, подбадривал группу.
– Крепитесь, товарищи, – нередко раздавался его голос по радио. – Вы недалеко от базы. Напрягите все силы…
Время шло, и расстояние таяло. Это действовало на людей лучше, чем ставшая мечтой лишняя банка консервов. И вот, когда до базы осталось всего каких-нибудь шестьдесят пять километров, было получено грозное сообщение Иванова:
– Сегодня резко изменилось направление дрейфа. База дрейфует почти строго на юг. Как у вас?
Очевидно, где-нибудь между группой Блинова и базой льды разделило большое, может быть в несколько сот километров длиной, разводье. Льды, по которым шли близкие к отчаянию люди, по-прежнему дрейфовали на запад. Расстояние между базой и группой Блинова стало катастрофически расти. Это известие настолько удручающе подействовало на лишившихся, казалось, последней надежды людей, что только сообщение начальника экспедиции помогло Блинову избежать губительной паники. Беляйкин радировал: