— Что ты собираешься делать? — спросил он резко, стараясь придать своему голосу тот оттенок достоинства, который присущ людям, готовым отвечать за последствия своей ошибки, но не желающим быть неоправданно строго судимыми.
Шарлотта смотрела в пол, не отвечая. Этьен начал шагать по комнате взад и вперед, как моряк на палубе.
— Ты можешь просить о разводе. Ты имеешь на это полное право.
Она все еще молчала. Обеспокоенный этим, он продолжил:
— Что касается Элизы…
Шарлотта сделала неопределенное усталое движение рукой, показывая, что она слишком измучена, чтобы обсуждать теперь этот вопрос. Это был жест усталости, в котором уже не было мести.
— Естественно, развод родителей поставит ребенка в неравное положение по отношению к другим детям, — продолжал он, — но если ты настаиваешь…
Она по-прежнему молчала, и это молчание озадачивало его.
— Ну, скажи что-нибудь, все равно что. Я бы предпочел оскорбление этому молчанию.
— Мой бедный Этьен, что я могу сказать?
Он попытался гневом защититься от ее абсолютного презрения.
— Конечно, презирай меня. Это достаточно просто. Я целиком виноват, и ты можешь полностью воспользоваться этим.
— Успокойся, — сказала она горестно. — Оставь меня одну.
— Но неужели ты не попытаешь понять! Неужели не можешь представить себе, насколько трудно было для меня то, что в нашем доме жила еще одна женщина? Ты тоже была беспечна. Тебе следовало предвидеть, что такое может случиться. Я всего только мужчина.
— Я никогда не думала, что быть мужчиной означает именно это, — сказала Шарлотта утомленно.
— Тогда продолжай, делать из меня посмешище. Ты всегда так поступала. Парижский адвокат Этьен Флоке, — это то, о чем я мечтал с юношеских лет. А что я нашел? Кругом одна посредственность. Я должен подчиняться пошлякам и глупцам. Командует жена. А я ничто, ничто!
Она снова не ответила.
— Все же я любил тебя. Да, любил тебя, — -— сказал он тоном подавленной ярости.
— И Луизу, — сказала она утомленно, — я так понимаю. Ты любил и ее тоже.
— О Луиза, Луиза! — бешено взорвался он. — Ты была безразлична, ты оставляла меня одного, а она всегда была здесь, она понимала меня, она уважительно обращалась со мной. Именно ты швырнула меня в ее объятия.
Шарлотта начала смеяться. На какой-то момент она почти позволила себе смягчиться из-за жалкой искренности Этьена теперь, когда он наконец стал самим собой. Но он не изменился и по-прежнему снимал с себя всякую ответственность.
— Луиза, — сказал он. — Да, но она не так хороша и в сотню раз менее очаровательна, чем ты, Шарлотта! — Он бросился перед ней на колени, пытаясь взять и поцеловать ее руки. И был искрен: она действительно была для него в тысячу раз более желанной, чем ее сестра.
— Так ты уже отказываешься от нее! — с презрением сказала Шарлотта. — Не успела она выйти за дверь, как ты уже вышвыриваешь память о ней, потому что она неудобна. Я бы предпочла, чтобы ты действительно любил ее. Предпочла, чтобы ты уехал с ней, чем видеть, как трусливо ты ведешь себя.
— Шарлотта, — умолял он, — прости меня. Скажи мне, что простишь меня.
Она встала и вырвала у него свои руки.
— Прощение ничего не значит, — медленно сказала она. — Я могла бы простить тебе то, что ты полюбил другую женщину, но не слабость и трусость.
Она без интереса посмотрела на него:
— Я собираюсь немного поспать. Утром будет виднее.
Он думал, что она будет спать в их постели, но она только зашла за простынями и подушкой и постелила себе на диване в кабинете, куда Этьен не посмел за ней последовать.
Шарлотта свернулась калачиком на узкой софе, но спать не могла. Она не плакала, только ворочалась на жесткой кушетке, пытаясь поверить, что от холодного ночного воздуха ее защищает плечо Тома. «Тома, Тома, любовь моя, — измученно бормотала она, — если бы ты только знал, как я несчастна». Слова «любовь моя» она произнесла очень нежно. До сих пор она не осмеливалась называть его так, и только несчастье заставило ее произнести эти слова.
В середине ночи она услышала звук бьющегося стекла в уборной, и прошла туда. Этьен стоял около шкафчика с лекарствами и растерянно смотрел на разбитый пузырек с йодом.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она.
— У меня болит нога. Я повредил ее в прошлое воскресенье, когда походил в узких туфлях.
— Дай посмотрю, — автоматически сказала она. Привычки семейной жизни, привычки, рожденные совместным проживанием, оказались сильнее злости.
Счастливый ее вниманием, он показал ей небольшую, но, как оказалось, глубокую ранку на правой стопе.
— Так, ерунда, — сказал он, — но ранка ныла, и мне пришлось встать.
Ранка действительно была совсем незначительной, Шарлотта, подумав, что это не более чем предлог для попытки примирения, сухо пожелала ему спокойной ночи и вышла.
Доктор Март, преодолев подъем в три пролета лестницы, постучал в дверь Флоке. Он не знал, кто болен. Его вызвала час назад служанка, и он не мог не посетить Флоке, хотя было первое января и у него было слишком много других вызовов. Доктор подумал, что, возможно, молодой женщине стало плохо, хотя у нее не было привычки беспокоить его по пустякам. Он не был с визитом у Флоке с прошлой весны, когда у малышки был бронхит.
Дверь открыла сама Шарлотта. Этим утром она заменяла служанку Анник, принимая множество работников, ожидавших рождественских подарков. Уже на рассвете к ним постучалась консьержка, с лучащейся улыбкой и множеством добрых пожеланий. После нее были разносчик воды, продавец древесного угля, почтальон. Шарлотта не была уверена, что больше никого не будет.
— О, это вы, доктор. Спасибо, что пришли так быстро. Мне очень неудобно беспокоить вас именно сегодня.
— Ничего страшного, — сказал доктор Март. Он снял шляпу и перчатки и спросил: — Вы больны, мадам?
— Нет, это мой муж. Уже несколько недель он жаловался на ранку на ноге. О, совсем пустяковая, из тех, что обычно сразу же заживают, но с этой что-то не в порядке. Кажется, она не становится лучше, и уже два дня мужа лихорадит.
— Ну что же, давайте посмотрим, — сказал доктор Март, несколько успокоенный, так как он ожидал худшего. На этой неделе появились случаи заболевания брюшным тифом. А тут всего-навсего ранка на ноге — сущий пустяк, подумал он.
Он последовал за молодой женщиной в спальню, где лежал Этьен. Доктор был поражен, как сильно он похудел. Как всегда, когда он много часов не брился, лицо Этьена было покрыто щетиной и выглядело неопрятным. Его глаза запали и неестественно блестели.
— О, доктор, вы здесь. Рад вас видеть.
Этьен прилагал усилия, чтобы быть приветливым, но его голос звучал напряженно и тревожно.
— Покажите мне ранку, — сказал Март.
Этьен высунул свою ногу из-под одеяла, и Март увидел порез, чуть пониже лодыжки. Это не было приятным зрелищем. Заражение проявилось в том, что ткань вокруг раны была красной и отечной и на самой ноге образовалась бесформенная опухоль.
— Вам следовало пригласить меня раньше, — с участием сказал доктор Март.
— Вы знаете, как это бывает, доктор. Мне казалось, она пройдет. Я делал компрессы и использовал мази, но потом проклятая нога начала опухать.
Март ощупал опухшую ногу, его опытные пальцы поднялись вверх по лодыжке.
— Здесь больно?
— Немного, — сказал Этьен.
Воспаление распространилось далеко вверх по ноге, и боль усиливалась. Мускулы в паху опухли и причиняли ужасную боль. Март прощупал пульс. Флоке лихорадило, кожа у него имела неестественно землистый оттенок.
— Я буду вынужден вскрыть это ланцетом, чтобы прочистить рану, — сказал доктор. — Оставайтесь в постели. Вы не должны ходить и вообще тревожить ее.
Он спросил, как именно была получена рана, и Этьен объяснил, что по глупости ходил в слишком тесных туфлях. Март кивнул, занятый приготовлением своих инструментов, тогда как Этьен опасливо наблюдал за ним.