Мари тоже остановилась. Они наблюдали за танцами, оба погруженные в свои воспоминания.
— Мари, — умоляюще сказал наконец Тома. — Я должен вернуться.
Она подняла голову, как будто перед ней было видение.
— Она тебе надоест. Ты увидишь. Она выест твое сердце. А я всегда буду здесь. Ты вернешься. Скажи мне, что придешь хотя бы для того, чтобы сказать «привет»? В этом не будет ничего плохого.
— Я приду. Да, я обещаю тебе это, — сказал он устало.
— Мне бы хотелось выпить, Тома, — сказала Мари просящим тоном. — Не купишь ли ты мне хотя бы что-нибудь выпить?
Он не посмел отказать.
Он опаздывал, и это сводило его с ума. Мари все еще висела на нем. Тома бросил на стойку монеты и, когда она выпила, вывел ее на улицу, твердо решив покончить с этим.
— Я отведу тебя домой. Мы не можем продолжать так, Мари.
— Отпусти меня, — сказала она вдруг. — Я хочу идти одна.
Тома понял, что она наконец смирилась. Ее злость ушла, и осталось только достоинство.
— Послушай…
— Ты можешь теперь идти. Не беспокойся, я не буду топиться. Ни один мужчина не стоит этого, даже ты.
И все же ему ненавистна была мысль о том, чтобы оставить ее на пустой улице, зная, что она будет возвращаться одна в этот ужасный поселок Доре.
— Иди, — снова сказала она, — ведь ты любишь другую. Уходи.
Нет, он не хотел оставлять ее таким образом на улице, но не смел вести ее назад к себе домой, даже на одну ночь. Он знал, что утром все начнется сначала. Ни за что на свете не согласился бы он прожить еще один такой день, как этот.
— Иди, — снова сказала Мари.
Теперь она отталкивала, и Тома почувствовал, что она почти рада заставить его уйти.
Все же он заколебался при виде убогой улицы, на которой должен был оставить ее. Он чувствовал, что, отказываясь от Мари, предает свое собственное прошлое, свое собственное детство.
«Хотя бы и так, — секунду размышлял он, — ведь она сама нашла его два года назад. Конечно, он позаботится о том, чтобы у нее были деньги, но даже это не уменьшает его ответственность».
Он страшно устал. Ему было не до жалости.
— До свидания, — сказал он.
Он оставлял за своей спиной бедность и печаль. Он никогда не забудет, ка коенасилие совершил над собой, чтобы получить право быть свободным, чтобы быть с Шарлоттой. Мари неподвижно стояла и смотрела, как он уходит.
Часы пробили полночь. Шарлотта, стоя у окна, услышала бой и вздрогнула. Тома не пришел. Она ждала его уже не один час. Теперь он уже не придет. Он остался с Мари. Он солгал ей.
Эта ночь счастья была только иллюзией. Любовь оказалась ловушкой.
Она стояла замерзшая как ледышка, отказываясь страдать. Она не должна больше испытывать страдания ни из-за кого. Особенно из-за мужчины. Когда-то она поклялась самой себе в этом и теперь повторила эту клятву.
Потом она услышала, как часы пробили четверть. Она не должна испытывать страдания. Нет, в жизни есть и другие вещи, кроме любви. Она уже взрослая. Она свободна. Она не должна больше никогда плакать.
Она достала свое зеленое платье и начала надевать его. Ее руки дрожали, когда она прибирала свои волосы. Она поедет куда-нибудь. Поедет к Булье и будет танцевать до рассвета.
Какое это имеет значение, если кто-нибудь увидит ее и будет скандал? Она не могла больше испытывать страдания. По крайней мере из-за смерти Этьена или ухода Тома. Ей все равно. Она поедет туда, где должны быть музыка, и танцы, и руки, чтобы поддержать ее, и лица, и шум. Она должна все забыть. У нее больше не должно быть сердца, не должно быть разума. Она должна истратить всю себя в танце, сжечь себя, как в пламени.
Она вздрогнула и заскрежетала зубами. Затем она взяла свою накидку, побежала в холл, открыла дверь и помчалась вниз по лестнице.
Этажом ниже она наткнулась на Тома.
Они стояли лицом к лицу, не говоря ни слова. Лицо Тома было напряженным.
Он взял ее за руку, заставил пойти вместе с ним вверх по ступенькам и захлопнул за собой дверь.
— В это время ночи, — бросила ему Шарлотта, — ты можешь с тем же успехом уйти туда, откуда пришел.
— Ты уходила? Куда ты собиралась идти?
Его глаза наблюдали за ней, неподвижно и бесстрастно.
— Я шла куда-нибудь, дорогой мой, туда, где можно приятно провести время. Я свободна, разве нет? Я не обязана отчитываться перед тобой. Слава Богу, по крайней мере это единственное, что я приобрела, когда овдовела. Право ни перед кем не отчитываться. И, как видишь, я решила не обращать внимания и на то, что будут говорить люди.
Шарлотта изо всех сил старалась, чтобы ее слова звучали холодно и иронично, притворяясь, будто ей все равно, что он все-таки пришел и теперь стоит здесь. Она не желала замечать, насколько он бледен и какой пораженческий имеет вид. Ей казалось ненавистным это человеческое лицо, носившее следы какой-то ужасной внутренней борьбы. Она хотела ненавидеть его бледность, его ввалившиеся щеки, его глаза, наполненные почти осязаемым несчастьем. В этот момент она отвергала его. Он был нелеп, и она не чувствовала ничего, кроме презрения к страданиям, которые он перенес ради нее.
Она вызывающе уставилась на него. Если бы у нее в руке был хлыст, она бы хлестнула его по лицу изо всех своих сил. Она ненавидела его так сильно, что могла бы убить его. Когда он не двинулся, а продолжал вместо этого стоять в жалкой позе человека, потерпевшего поражение, она сказала жестоко:
— Зачем ты так смотришь? Неужели ты хочешь, чтобы я тратила свою жизнь, ожидая тебя, молча страдая в этом мрачном доме? Неужели ты думаешь, что я собираюсь умереть от тоски по тебе?
Ее глаза сверкали яростью.
— Разреши мне сказать тебе одну вещь, — горько добавила она. — Я не собираюсь больше ждать кого-либо или страдать из-за кого-либо. Я не верю в любовь. Любовь не интересует меня.
Массивная и широкоплечая фигура Тома закрывала узкий проход. Он смотрел на нее полузакрытыми глазами, его рот был жестко сжат. Он без слов знал, что творилось в ее сердце, и у него не было никаких сомнений в том, что он никогда не должен позволять ей видеть его слабость, что он всегда должен быть сильнейшим. Он должен быть сильным и безжалостным, потому что только тогда она будет уважать его. Стоит ему показать малейший признак поражения, и она истерзает его душу.
Шарлотта снова засмеялась резким пронзительным смехом, а он шагнул вперед и ударил ее, один и другой раз. Она пошатнулась и отскочила, схватившись рукой за щеку. Тома видел ее глаза, огромные и непонимающие. Не дав ей ни на мгновение опомниться, он схватил ее и сильно прижал к себе и держал так до тех пор, пока не почувствовал, что сломал ее.
Он безжалостно потащил ее по проходу. Шарлотта не пыталась сопротивляться, она покорилась без звука и позволила его сильной руке увлечь себя как гальку, подхваченную приливом. Вся ее мятежная злость и гордость растаяли в жутком пламени наслаждения, которое заставило ее полностью принадлежать ему.
Тома отступил назад и стал внимательно изучать ее лицо, держа ее за поднятые вверх локоны, — как он привык делать, когда хотел, чтобы она посмотрела на него.
— Ты принадлежишь мне, — сказал он ей сурово. — Никогда не забывай этого. Ты не имеешь права сомневаться, как ты это сделала сегодня. Нет права отрицать нашу любовь. Жизнь дала нам ее, что бы она ни повлекла за собой; и я хочу, чтобы ты приняла это, понимаешь? Я хочу, чтобы ты это сделала. Я не позволю тебе погубить наше счастье.
Шарлотта смотрела на него снизу вверх, ее глаза тревожно всматривались в его лицо.
— Я знаю тебя, до глубины твоей обманчивой маленькой души. Ты только выслушай меня. С нами случилось нечто огромное и прекрасное. Нам выпало счастье любви, любви такой, какая достается только немногим. И я говорю тебе, я буду сражаться, чтобы вырвать с корнем все твои глупые понятия о жизни. Не думай, что ты можешь провести со мной ночь, а на следующий день пренебрегать мной.
Его хватка причиняла ей боль, но она не осмеливалась протестовать.
— И еще одно, — неистово продолжал Тома. — Никогда больше не упоминай о Мари. Никогда. Я причинил ей невыносимую боль. И я сделал это ради тебя, ради нас обоих. Мы больше не имеем права не быть счастливыми.