Он миновал ворота и передвигался по направлению к кафе. Вокруг него стала собираться толпа. Захлебываясь слезами, Фонвиль стал объяснять, что произошло. Тут он увидел, что к нему бежит Дагерран.
Подхватив тело Нуара с обеих сторон, они протащили его еще сотню ярдов до ближайшей аптеки. У дверей собралась толпа. Перепуганный аптекарь провел их в маленькую комнату, наполненную запахами лекарств. Нуар был недвижим. Фонвиль в изнеможении рухнул на стул.
— Он умер, — сказал фармацевт. — Должно быть, пуля прошла через легкие.
— Нет! — простонал Дагерран. — Этого не может быть! Только не он! Он был так молод!
— Он мертв, — повторил фармацевт. Это был маленький, опрятный, лысый человек со светлыми глазами за стеклами очков. — Он убил его. Убийца! — сказал он. Его голос дрожал. Он погрозил кулаком в направлении дома Бонапарта, и этот жест выразил всю глубину гнева рядового человека, беспомощного перед лицом тирании.
Новость молниеносно разнеслась по всей улице, а потом и по всему городу.
Толпа за дверями аптеки все росла, и, наконец, люди ворвались внутрь, разбивая на своем пути сосуды и бутылочки. Полиция выкрикивала приказы, но никто не слушал ее. Раздались крики, что тело Нуара надо отвезти в редакцию «Марсельезы». Другие настаивали на том, чтобы его доставить домой на улицу Пероне. Кто–то даже предложил посадить труп в кабриолет и сунуть ему в рот сигару, чтобы усыпить бдительность полиции.
Тело вынесли на улицу. Приехала «скорая помощь» и увезла Виктора Нуара домой. Толпа разошлась, и гомон на улице стих. Полиция наблюдала за возбужденными горожанами.
Фармацевт выглянул на улицу. Последние лучи заходящего зимнего солнца блестели на осколках битого стекла, валявшегося на полу аптеки. Солнце освещало и замок Тюильри, где еще никто не знал, что в этот момент империя подписала себе смертный приговор.
Император узнал новость, когда сошел с поезда, доставившего его в столицу из Сен–Клу. Когда ему о ней доложили, он непроизвольно сделал шаг назад; на его лице выступил румянец. Он задумчиво смотрел в пустоту, как будто увидел призрак на залитой солнцем платформе.
Сопровождавшие его приближенные стояли поодаль и в замешательстве наблюдали за ним. Они видели в императоре стареющего мужчину, рыхлого и пухлого от невоздержанности в еде и любви. Элегантные одежды уже не могли скрыть до предела ожиревшее тело, нездоровую бледность кожи и следы последних страданий на тщательно напудренном лице. На быстро лысеющей голове почти не осталось волос.
В этой развалине теперь никто бы не узнал человека, который когда–то отличался стройностью, подвижностью и романтичностью. Его погубили любовь к женщинам, необузданная жажда удовольствий.
Приближенные смотрели на стоявшего неподвижно императора и увидели в нем обычного человека со следами увядания на лице. «С ним все кончено», — думали они. У них не было чувства жалости к нему, а было лишь отчаянное желание сохранить свое социальное положение в надвигающейся катастрофе. Лица, однако, оставались бесстрастными.
Луи Наполеон Бонапарт собрался с силами и зашагал прочь. Он вновь ощутил тупую и всюду проникающую боль. Неизвестная болезнь, похоже, глодала его изнутри, высасывая последние соки жизни. Его охватило ужасное чувство одиночества, ему хотелось крикнуть этим людям: «Оставьте меня одного, убирайтесь!» Но это было невозможно. Его ждала карета с охраной.
Карета тронулась, кони понесли галопом. Молчаливый и неподвижный, император смотрел прямо перед собой, погруженный в свои мысли. Но теперь сквозь усталость пробивалось острое жало страха, страха перед Парижем, перед толпой и ее гневом. Пьер Бонапарт убил Виктора Нуара. Наполеон III всегда ненавидел своего племянника и изо всех сил старался держать его подальше от двора из–за его злой и необузданной натуры. И все же их связывала фамильная честь. Преступление одного неминуемо бросало тень на другого.
Несмотря на усталость от прожитых лет и болезней, император продолжал цепляться за трон, стремясь к чести и богатству. Его душа разрывалась на части. Он не желал ни от чего отказываться. Ему вспоминались любимые им когда–то женщины: Анна Дезлион, которую он совсем недавно осыпал золотом, Марго и многие, многие, многие. Он обладал неуемной и даже грубой натурой и привык, получая удовольствия, не обращать внимания на предрассудки, поэтому ненавидел окружавших его людей с их жеманством, притворной набожностью и напускной скромностью, особенно со всеми ее молитвами, вуалями и целомудрием.
«Они могут изгнать меня, — подумал он, — но что бы они ни сделали, я всегда буду утешаться тем, что любил всегда самое лучшее в жизни. Они хотят лишить меня всех моих удовольствий и оставить мне взамен лишь скорбное осознание собственного бессилия».