Она была не глупа, получала обширную информацию и могла со знанием дела рассуждать даже об искусстве. Но всегда и во всем она играла только отведенную ей кем–то роль. Она становилась самой собой лишь в редких случаях, когда спадала маска, и она вдруг делала какое–нибудь полное цинизма замечание о жизни или человечестве, производившее впечатление разорвавшейся бомбы.
Так или иначе для Габена день был потерян.
На ужин ожидали друга Авроры Эрнеста Бодара, широко известного торговца произведениями искусства. Бодар не пришел, и все остались сидеть в компании старого дурака с пышной седой шевелюрой и бакенбардами извозчика, которого им представили как графа Козлова, сказочно богатого русского, приехавшего в Париж в поисках развлечений, а также бледного, почти прозрачного молодого человека в очках, который, по его собственному заявлению, был музыкантом. Габен не запомнил его имени.
Было примерно три часа, когда, наконец, появился Бодар. Он извинился за опоздание, объяснив это тем, что к нему в последнюю минуту пришел богатый клиент. Он жадно поцеловал руку Авроры, назвал ее самой дорогой и любимой. Они поговорили об искусстве, и, наконец, Бодара повели смотреть картины Габена, которые заранее были развешаны в гостиной. Сжав руки в карманах, Габен изо всех сил старался скрыть свое волнение, пока Бодар рассматривал его картины, словно генерал, инспектирующий войска.
Торговец, мельком взглянув на работы Габена, сказал что–то о смелости их концепции и ничего не пообещал. Габен молча собрал картины.
— Ну, хорошо, — внезапно услышал он рядом с собой резкий голос Авроры. — Я в любом случае решила приобрести вашу картину с тюльпанами, месье Морель. Это эффектное сочетание желтого и голубого будет хорошо смотреться в моем будуаре.
Черт побери, опять этот стеклянный взгляд, это просто невыносимо! Он поблагодарил ее, пожалев о том, что не может ей отказать. Об этом не могло быть и речи! Он старался не глядеть на нее, но она уселась напротив него на диван, продолжая внимательно наблюдать за ним. Чтобы покончить с этим, он бросил на нее яростный и, как он надеялся, обескураживающий взгляд. В этот момент он понял, как близко она находилась, и ясно увидел толстый слои пудры на ее нежных щеках. Кожа у нее под глазами была припухшей и сморщенной, как осенний листок. И сейчас Габен окончательно убедился в том, что Аврора приуменьшает свои годы. Но такая слабость показалась ему вполне простительной.
Заметив, как изменилось лицо Габена, увидевшего ее вблизи, Аврора встрепенулась и быстро отпрянула назад. Лицо ее залилось краской, наплывающей как бы изнутри, подобно свету китайского фонарика. «Так вот в чем ее секрет, — подумал Габен, — вот какой «недуг» постоянно преследует ее». Ей не удалось отодвинуться достаточно далеко в тень. Ее лицо все еще было хорошо видно, и он продолжал рассматривать его. Ей хотелось встать и отойти в сторону, но она не могла этого сделать и поэтому стойко выдержала пытливый взгляд молодого человека. Было очевидно, что молодой человек сделал унизительное для нее маленькое открытие, и это испортило ей настроение, однако она смотрела на него в упор с легкой, но злобной ухмылкой на губах, продолжая изучать его.
Настала очередь Габена покраснеть. Легкая улыбка блуждала по губам Авроры, когда она отмечала про себя признаки его бедности: поношенные брюки, ботинки, испачканные грязью парижских улиц. Кожа на одном из его ботинок прохудилась настолько, что в нем образовалась дыра, пропускавшая воду.
Шли минуты, а они продолжали сидеть, глядя друг на друга. Габен ненавидел ее и ненавидел себя — за то, что предоставил ей удовольствие презирать себя. Ничто другое, сказанное за этот вечер, не могло так бесповоротно убить надежду на какую–либо дружбу между ними, как эта молчаливая схватка их взглядов.
Между тем события, ранее происходившие за пределами этой комнаты, на площади Ронд–Пуа, теперь практически не развивались. Дождь закончился, но небо оставалось свинцово–черным. Кавалерия оставалась на своем месте.
Габен встал и подошел к окну, в то время как Аврора вышла из комнаты. Он почувствовал, что за его спиной кто–то стоит. Это была Шарлотта. Стоя рядом с братом, она рассматривала Ронд–Пуа и не могла скрыть охватившего ее волнения.
— Почему они не уходят? — глядя на солдат, задала она вопрос, который мучил ее последние два часа и заставлял нервничать.