— Как мне отблагодарить вас?
— Пустяки.
— Послушайте, — внезапно сказала она, — раз уж вы здесь и были так добры, я хотела… то есть я не знаю… Может быть, пока мой муж болен, я могла бы заменить его, попробовать писать заметки вместо него. Я и раньше, ну, скажем так, привыкла работать вместе с ним, в сотрудничестве, вы могли бы там сказать…
Она говорила быстро, пользуясь представившейся возможностью, отчаянно цепляясь за свою идею.
— Это была бы такая помощь для нас, — умоляла она. — Видите ли, я имею представление о его работе… Я могла бы писать под псевдонимом.
Ее большие глаза пристально и горячо смотрели вверх на него. Она выглядела такой красивой и умоляющей, она просила его о помощи. Неожиданно Дельбрезу захотелось помочь ей. Это было новое, ранее незнакомое ему ощущение. До сих пор он брал женщин без всяких угрызений совести. «Должно быть я старею», — подумал он. Его развращенное воображение на мгновение унесло его куда–то, и он уже видел Шарлотту полуобнаженной в своей комнате и себя самого, сующего банкноты у ее грудей.
Он ушел в некотором возбуждении, раздумывая, все ли он сделал для ее совращения, но хорошо понимая, что дальше разыгрывать из себя благодетеля семейства Флоке он не расположен.
Глава четвертая
Состояние Этьена ухудшалось. Доктор Март, понимая, что случай слишком сложен, пригласил коллег. Они пришли к заключению, что это «злокачественная лихорадка» — зловещий диагноз, скрытый смысл которого означал полную беспомощность медицины. У врачей не было средств против болезни. Компрессы, кровопускания и пиявки были лишь слабой защитой.
Этьен забеспокоился.
— Что же это со мной? Это серьезно? — спрашивал он Шарлотту снова и снова.
— Конечно, нет, — успокаивающе отвечала она, хотя тоже понимала серьезность его состояния. Теперь ей было страшно входить в комнату Этьена и встречать его взгляд, тревожно ищущий ее глаза. Но он был требовательным больным и настаивал, чтобы она все время была с ним, не позволяя никому другому ухаживать за собой.
Сегодня, когда она вошла в комнату, он окликнул ее:
— Шарлотта!
— Да?
— Доктор что–нибудь сказал тебе?
— Нет, конечно, нет. Что, по–твоему, он должен был сказать?
— Я слышал, как вы шептались.
— Ну, не будь таким глупым.
— Поклянись мне, что он ничего не сказал.
— Клянусь. Теперь ты удовлетворен?
Она попыталась беззаботно рассмеяться, чтобы убедить его, но он продолжал смотреть на нее.
— Больше не беспокойся. Попытайся уснуть.
Он заставил ее снова поклясться, что доктор ничего не сказал, затем успокоился.
Когда она выходила из комнаты, чтобы позаботиться о ленче, в дверь позвонили. Это была консьержка с почтой. Для Шарлотты было письмо.
Она с удивлением открыла его. Письмо было из дома для девушек–сирот, опекаемого доминиканскими монахинями из монастыря св. Фомы Аквинского на улице Бак.
Ошеломленная Шарлотта прочитала письмо:
«Мадам,
Желая сообщить вам о деле серьезного и конфиденциального характера, касающегося члена вашей семьи, который по своей воле попросил убежища в нашей общине, я была бы благодарна, если бы в интересах ваших собственных и вашей родственницы вы зашли к нам при самой первой возможности. Заверяю вас в нашем искреннем уважении».
Письмо было подписано сестрой Сент–Мари де Джезус, настоятельницей монастыря св. Фомы Аквинского.
Шарлотта с изумлением несколько раз перечитала письмо. Несомненно, речь шла о Луизе. Но почему сестры обратились к ней? Следует ли ей идти? Она живо вспомнила, насколько чисты бывают монахини — такими она запомнила их еще с детства. Может быть, Луиза рассказала им только часть правды, и они хотят попытаться примирить ее с Луизой.
Сначала, повинуясь чувству гордости, она решила, что ехать не следует. Затем начала размышлять и почувствовала внезапный приступ страха.
«Сообщить о деле серьезного и конфиденциального характера». Что это могло означать?
По мере того как проходило утро, любопытство брало над ней верх, и в одиннадцать часов она сказала Анник, что идет за покупками, Надела плащ и вышла из дома.
Очутившись на улице, Шарлотта с изумлением ощутила охватившее город праздничное волнение. Она забыла, что начиналось время карнавала, и на улицах уже было полно детей в масках. Бульвары были украшены. Шарлотта с горечью вспомнила, что с начала болезни Этьена она жила, словно отшельник, забыв об окружающем мире.