— Тома, не пейте так много, — сказал Дагерран.
— Напротив, — возразил Тома, поднимая бокал, — мы все будем пить, пить за добрую жизнь, за молодость и любовь, а также за равенство и братство между людьми.
Его взгляд был суров, а в голосе звучала горькая нотка. Вино всколыхнуло горькие воспоминания.
Дагерран видел, что его друг расстроен и все больше углубляется в свои переживания. В отчаянной попытке отвлечь Тома от его мыслей он предложил:
— А что, если вы расскажете нам о своих планах?
Он понял, какая опасность таится в этом вопросе, лишь когда увидел, как сузились глаза Тома. Тот поставил свой бокал и спокойно сказал:
— Шапталь, должно быть, говорил вам. Я собираюсь основать новую газету. Мы назовем ее «Демейн». Название предложил Марийер. Кенн вложит капитал.
— Он согласится? Вы уверены? — спросил с некоторым удивлением Дагерран. Ранее Шапталь говорил ему об отказе Кенна.
— Конечно. Кенн сам написал об этом. Он вложит достаточно денег. — Видя выражение сомнения на лице Дагеррана, Тома добавил: — Почему вы спрашиваете?
Дагерран уже пожалел, что задал вопрос, но, зная, что нельзя дальше скрывать правду, с горечью сказал:
— Шапталь позавчера был у Кенна. Когда вы написали ему о своей газете, он начал искать с ним встречи…
— Ну и что? — сказал Тома, неожиданно почувствовав комок в горле.
— Кенн сдался. Он больше не хочет иметь с этим ничего общего.
— Кенн, должно быть, испугался, — вставил Жернак. — Никогда еще за оппозиционной прессой так не следили. Полиция охотится за журналистами, следит за ними в каждом кафе.
Тома сильно побледнел.
— Но как раз сейчас, когда империя разваливается и совесть нации, наконец, просыпается, сейчас неподходящее время для измены делу, — сказал он. — Кенн рисковал так же, если не больше, когда финансировал «Сюрен» в прошлом году.
— Вы бы лучше пошли и сказали это Кенну, — сказал Дагерран. — Послушайте, — продолжал он с беспокойством, — не волнуйтесь. По крайней мере Кенн возьмет вас обратно в «Клерон».
Жернак фыркнул:
— Но ему, вероятно, дадут строгие указания и не позволят писать то, что он хочет. «Клерон» сильно изменился, пока Тома не было. Почти всем командует Фремон, а вы знаете, какой он трус. Он повлиял на босса…
— То есть я должен писать статейки для юных девиц и рецепты заодно, как я полагаю, — воскликнул Тома. — Для чего Кенн берет меня?
Он с негодованием швырнул свою салфетку, вскочил из–за стола и направился к двери. Дагерран догнал его в гардеробной.
— Тома, не будьте ослом. Вы только сделаете хуже.
— Я собираюсь сейчас же поговорить с ним.
— Сейчас не время. Вы в неподходящем состоянии.
— Наоборот, — сказал Тома, — у меня совершенно ясная голова.
— Подумайте.
— Я уже подумал.
Он набросил на плечи плащ и большими шагами вышел из кафе, совсем забыв про Мари, которая догнала его на улице.
— Тома, — умоляла она, — не делайте этого.
— Попросите Дагеррана отвезти вас ко мне домой, Мари, — мягко сказал он. — Я вернусь.
— Нет, я не оставлю вас.
— Делайте, как я говорю.
— Я думала, это больше не повторится, — сказала она, слабо застонав. — Я думала, мы могли бы жить спокойно, а теперь все опять как всегда.
Он погладил ее по щеке. Мысль о том, что ей нужно объяснять причины своих поступков, заставила его почувствовать сильное утомление. Империя висела на волоске. На следующих выборах в первый раз могут быть выдвинуты кандидаты республиканцев. Мог ли любой свободный в душе гражданин не опьяниться этой перспективой? Завтра рабство и угнетение окажутся в прошлом, наконец появится свобода писать, свобода жить.
— Если бы вы только захотели, — простонала она, — мы могли бы быть так счастливы.
— Восемь месяцев, — сказал Тома, еле подавляя свою ярость. — Восемь месяцев ада! Марийер и многие другие мертвы. Разве можно забыть тех, кто был убит или выслан в Новую Шотландию? Неужели вы думаете, что после всех испытаний мы имеем право сдаваться?
— Если бы вы не сделали всего этого, — сказала она упрямо, — Марийер не умер бы; в конце концов и вы тоже умрете — это все, чего вы добьетесь! Неужели вы не хотите быть счастливы?
Тома ответил не сразу. Его глаза, казавшиеся ночью черными, невидяще остановились на ней. Он пробормотал:
— Я могу быть счастлив только тогда, когда свободен.