— А ваш муж…
— Погиб, — сказала Анна. — В начале прошлого года я получила известие через Красный Крест. Он погиб на фронте. А тех, кто был в подвале, они убили.
— Кто… кто их убил?
— Суд приговорил их к смертной казни: старую фройляйн, священника и вашу Сюзанну.
В пустой комнате, где горел электрический свет, потому что окна были забиты досками, на несколько минут воцарилась тишина.
Затем Анна продолжила.
— Я вернулась в Вену только в мае и услышала, что все трое были схвачены гестапо сразу после освобождения из-под завала. Мне рассказала об этом домовладелица соседнего дома. Меня, находящуюся в роддоме, они, очевидно, просмотрели в хаосе последних дней войны. Этот химик Шрёдер, у которого был портфель. В нем были документы… Вы помните?
— Я помню, — сказал Фабер. «Кто это сказал? — подумал он. — Я».
— Проекты страшного оружия. Священник бросил этот портфель в нижнем подвале в воду. Гестаповцы утверждали, что мы все сделали это сообща, иначе мы не стали бы помогать вам бежать.
— Ужасно, — услышал Фабер свой голос. У него было такое чувство, будто он слышит себя со стороны.
— Просто ужас, господин Фабер. Я потом справлялась в полиции и в суде… Его преподобие Гонтард, бедная фройляйн Рейман и ваша Сюзанна были сразу же доставлены в отель «Метрополь» на Морцинплац, в штаб-квартиру гестапо…
«Там допрашивали и мою мать, два раза в неделю, — подумал Фабер. — А я сидел на скамейке в парке напротив отеля и молился».
— Эти преступники пытали их, потому что никто не хотел говорить, кто уничтожил документы… Твердо установлено, господин Фабер, абсолютно неопровержимо, так как я имею эти сведения из земельного суда, что служащие гестапо, которые пять дней и пять ночей допрашивали и пытали их, были австрийцами. Восемьдесят процентов служащих гестапо в Вене были австрийцами, это сказал мне судья, восемьдесят процентов!
— Восемьдесят процентов, — повторил Фабер едва слышно.
— И почти все скрылись! Удалось задержать и судить не более тридцати человек. Фройляйн, священник и ваша Сюзанна были отправлены в Санкт-Пёльтен.
— Почему в Санкт-Пёльтен?
— Потому что для наци так было надежнее. Большинство судебных коллегий были уже выведены из Вены. Председательствующий судья и два эсэсовца-заседателя — все австрийцы! Ведь мы освобожденная нация! А как ликовали венцы на Хельденплац в марте тридцать восьмого! Может быть, вы помните это…
— О да, — сказал Фабер, — я помню это очень хорошо.
— Имя молодого председателя суда — доктор Зигфрид Монк, — сказала Анна Вагнер. — Они приговорили священника, старую фройляйн и вашу Сюзанну к смерти, и третьего апреля сорок пятого года во второй половине дня они были расстреляны в Хаммерпарке, в Санкт-Пёльтене. Тела были неглубоко зарыты в яме на площадке для дрессировки собак. Жарким летом сорок пятого года тела были выкопаны и погребены в братской могиле, к тому времени они уже сильно истлели. Обо всем этом вы можете прочитать в делах земельного суда, господин Фабер. Я тоже это сделала. Год назад два судебных заседателя были приговорены народным трибуналом к пяти годам тюрьмы строгого режима. Но Монк сумел скрыться, точно так же, как и большинство гестаповцев. Монка не нашли до сих пор.
— Монк исчез?
— Он исчез, — сказала Анна, — но даже если они его найдут — что он получит? Может быть, тоже пять лет? А сколько смертных приговоров на его совести!
9
«Они до сих пор не нашли Монка, — думал Фабер. Теперь световые зайчики, отраженные от окон Дома музыкального общества, танцевали на стене его спальни. — Они не очень-то его и искали, — подумал он. — Очень многим удалось скрыться! Я тоже ознакомился с судебными делами, тоже побывал в Санкт-Пёльтене, но братской могилы уже не нашел. В 1948 году на этом месте уже был парк со свежими газонами и молодыми небольшими деревьями. В принципе, ведь все равно, где они лежат. Убийцы продолжают жить!»
Фабер и его родители имели немецкие паспорта. Теперь Министерство внутренних дел выдало ему и его матери австрийские — все же его отец был «жертвой политического преследования». Мать и сын снова жили в возвращенном доме в Нойштифте. Напротив проходила ореховая аллея с мощными старыми деревьями, которая кончалась у круто поднимающегося вверх луга. В детстве Фабер вместе с другими мальчишками собирал здесь орехи, упавшие с деревьев. Большой луг, на котором зимой можно было покататься на санях и даже на лыжах, назывался Оттингервизе по имени зажиточного крестьянина-виноградаря, дом которого стоял почти рядом с домом Фабера.