— …новая печень, — проговорил Фабер голосом, который показался ему чужим. Мира обхватила ладонями его руку. По ее лицу текли слезы.
— Новая трансплантация, да, — подтвердил профессор Альдерманн.
16
Они вместе шли по клинике. Альдерманн вел их в комнату Горана. Мира продолжала сжимать в своей левой руке правую руку Фабера.
«Как никогда раньше, я был счастлив в ту ночь, когда понял, что снова могу писать. Я и подумать не мог, что могу быть так несчастлив, как никогда в своей жизни, но так должно быть, гинкго-билоба, так должно быть». Юдифь Ромер уже тогда все это предвидела в то утро, когда я привез сюда Горана с гастроэнтеритом, в тот момент, когда так устало и печально посмотрела на меня.
Они подошли к двери в палату Горана. Альдерманн открыл ее и пропустил вперед себя Миру и Фабера. Затем он вошел сам. Двое врачей стояли рядом с кроватью Горана — Мартин Белл и Юдифь Ромер. Оба обернулись к вошедшим и молча кивнули им в знак приветствия.
Когда они отошли в сторону, стало видно Горана.
Мира застонала и опустилась на табурет, ноги не держали ее. Фабер замер как вкопанный.
«Дежавю, — подумал он. — Такое я уже однажды видел. Такое уже приходилось пережить. Так выглядел Горан, когда я впервые вошел в эту палату и увидел его. Он больше не мог лежать, и его переполненный жидкостью, гигантски раздутый живот не давал ему дышать. Он сидел в кровати под углом в сорок пять градусов, вот так же как сейчас».
Глаза стали точно такого же цвета, что и все остальное тело. На голой груди снова видны следы крохотных кровоизлияний и гематом. У Горана появился точно такой же живот, как и у маленького Робина. Он исхудал, подобно пятилетнему малышу, который страдал раком, и, как было уже однажды, его губы полопались. Дежавю. Дежавю. Рядом с кроватью снова стоит стойка с капельницей. Содержимое бутылки золотисто-желтого цвета каплями стекает по трубке и игле в канюлю. Кормят его искусственно — все, как и раньше. Все было напрасно. Все зря.
— Нам очень жаль, — тихо проговорила Юдифь Ромер. — Так жаль, фрау Мазин, господин Фабер.
— Горан, — придушенно вымолвила Мира. — Горан!
Он не ответил. Дыхание вырывалось с трудом.
— Он в том же состоянии, в котором вы его видели, когда пришли сюда в первый раз, — прямо обратился к Фаберу Белл. — Он не совсем в сознании, большую часть времени он спит, потом наполовину просыпается, почти не слышит, потом все снова плохо…
— Горан! — громко крикнула Мира. — Горан, сердце мое!
Мальчик посмотрел на нее затуманенным взором окрашенных зеленым, коричневым и черным глаз, неподвижно и невыразительно. Напротив его кровати на стуле лежала и висела его чудесная форма «Эйр Джордан».
— Трансплантация в таком состоянии — это вообще возможно? — спросил Фабер, обернувшись к Беллу.
— В таком состоянии должно быть возможно все, — ответил Белл.
— Вы уже распорядились, чтобы… — Фабер замолчал.
Юдифь Ромер посмотрела на него. Ее губы дрогнули. Она поняла. Белл нет.
— Распорядились? — переспросил он.
— Так вам ничего не известно? — шепотом спросила Юдифь Ромер.
— Что мне еще неизвестно?
— Вы им не сказали, господин профессор? — Юдифь Ромер перевела взгляд на Альдерманна.
Тот покачал головой и опустил глаза в пол.
— Что? — спросил Фабер. — Что еще вы нам не сказали, господин профессор?
Альдерманн поднял глаза.
— Горан против пересадки, — проговорил он.
— Он против…
— При любых обстоятельствах. Мы говорили с ним, еще раз и еще и еще. Мы сказали ему, что это единственная для него возможность остаться в живых. Он повторяет одно и тоже.
— Что?
— Не хочет еще раз пережить все, что ему пришлось пережить. Не хочет снова терпеть эти мучения. Ему почти исполнилось шестнадцать лет. У него есть право решать, жить ему или умереть. Никакой новой трансплантации. Он никогда не даст своего согласия.