Фабер молчал.
— И вот в начале сорок второго года австрийские солдаты добрались до деревни Гожна Гора высоко в горах и забрали моего отца и его брата Иво, это были единственные евреи в Гожна Горе. Но австрийцы забрали также всех коммунистов. Они, как и мой отец и его брат, были выданы местными жителями… Но до того как пленных смогли отправить в пересыльный лагерь, на конвой напали партизаны, чтобы отбить арестованных. В результате был убит один австрийский солдат. Партизаны отступили, когда увидели, что пришло подкрепление. Тогда… двадцать первого февраля сорок второго года… — Мира сглотнула и с трудом продолжала говорить, — …двадцать первого февраля сорок второго около полудня моего отца и дядю Иво, а с ними и многих других мужчин из соседних деревень согнали вместе в маленьком лесочке недалеко от Гожна Горы… Один солдат был все-таки убит, а в приказе генерала Беме было сказано, что расстрелу подлежат пятьдесят заложников, если ранен один солдат, и сто, если один солдат убит. Так вот, двадцать первого февраля сорок второго года австрийские солдаты расстреляли в лесочке у Гожна Горы сотню заложников. Среди самых первых были мой отец и дядя… Мама спрятала меня на чердаке, и вот сверху я видела, как был убит мой отец, его брат и многие другие, и мне все еще было неизвестно, что отец был евреем, мама рассказала мне об этом гораздо позднее.
12
— Ну вот, я наконец-то узнала, что являюсь наполовину еврейкой, — после паузы продолжала Мира. — Но я и понятия не имела, что это такое. Я сильно любила отца и думала, что он не мог быть плохим человеком, потому что я так сильно его любила и он всегда был добр ко мне. Я также не знала, что такое коммунист. Но теперь я знала, что такое австрийские солдаты.
— Я тоже был одним из них, — сказал Фабер.
— Да, но ты дезертировал. Мне сообщили об этом в «Босна-фильме», еще до того как приехал ты и Роберт Сиодмэк. Я прочитала твою первую книгу и знала, что с тобой случилось. Я полюбила тебя с самого первого дня.
— Но почему ты не рассказывала мне обо всем этом?
— Я боялась, — ответила Мира.
— Меня?
— Нет, не тебя.
— Тогда кого?
— Всех людей.
— И всех тех из Сараево? Югославов?
— Их особенно, — сказала Мира. — Понимаешь, я так сильно страшилась, что все может начаться снова, новая война, с новой Усташой и новыми преследованиями… Когда я наконец снова оказалась в Сараево, то подыскала себе комнату в совершенно другой части города. Меня там никто не знал. Никто и понятия не имел, что я наполовину еврейка. И я думала, что не должна об этом никому рассказывать — так сильно я боялась новой войны.
— Но ты же не думала, что это будет еще одна война с Германией и Австрией.
— С кем бы то ни было, — сказала Мира. — Не важно с кем. Евреев все не любят. Тем более еврейских полукровок, — ни христиан, ни иудеев. А войны все равно немедленно вспыхнули по всему свету! После сорок пятого хоть где-нибудь, но обязательно шли военные действия. Я думаю, что с тех пор было от ста шестидесяти до ста восьмидесяти малых и больших войн. И вот уже три года война идет у нас… Это был не только страх, я просто не хотела иметь ничего общего с моим христианством, с моим иудейством, ни с каким еврейским божеством и ни с каким христианским божеством, ни с каким божеством вообще! — Голос Миры зазвучал громко, полный страсти. — Бог! Сколько их есть вообще — этих Богов? Который из них защитил моего отца? И который мою мать? Который из них хотя бы раз предотвратил войну, преступление, несчастье? Назови хотя бы одного! Одного за все эти тысячи лет! Какой Бог хотя бы раз наказал виновного? Ни один! Но: за сколько несчастий, бесчинств и за сколько войн Он в ответе? Сколько войн велось Его именем? Давай возьмем, к примеру, нашу страну! Или Израиль, Ирландию, Францию с ее гугенотами, Испанию с инквизицией и крестовыми походами! Только смерть и разрушения, кровь и слезы! Оставь меня в покое со своим Богом!
— Я вовсе и не пристаю к тебе с Ним! — заметил Фабер. — Я думаю точно так же, как и ты. Только…
— Что «только»?
— Только мне вспомнилось, как сильно ты хотела на Каленберг, в эту часовню к Черной Богоматери из Ченстоховы. Как ты молилась там, чтобы Горан поправился…
— Ах это! — воскликнула Мира. — А разве я не сказала тебе тогда, что не верю в Бога? Разве я не сказала, что в такой вот чрезвычайной ситуации надо использовать любую возможность?