— Это Ангелина!
— Твоя Ангелина, — сказала Юдифь Ромер. Она опустилась рядом с ребенком на колени. — Ты ведь хотела иметь Ангелину! Посмотри, какие тонкие кружева!
— Тонкие кружева, — повторил ребенок с лысой головкой. — А глаза у нее синие… Я… я совсем не заслужила нечто такое… Прекрасное.
— Ты заслужила самую прекрасную в мире куклу, — сказал Белл и бережно погладил девочку по лысой головке. — Ах нет! Что я говорю! Такой прекрасной куклы, какую заслужила ты, вообще не существует.
4
— …и она не носит бюстгальтеров.
— Стыд!
— Я тебе говорю.
— Новенькая? Рыжая?
— Да, дурак, рыжая Лилли.
Дверь была приоткрыта. Фабер заглянул в палату. Разговаривали три мальчика примерно одного возраста. Три лысых мальчика. На одном была голубая рубашка, на другом — желтая, на третьем — с райскими птицами. Тот, что в рубашке с райскими птицами, носил очки с толстыми стеклами. Сам он был толстый и меньше ростом, чем другие. Он сказал:
— Все равно стыд!
— Ты бы, дурак, умер, — сказал мальчик в голубой рубашке. — Никакого бюстгальтера, а груди! Таких грудей ты никогда еще не видел и никогда не увидишь, если даже не помрешь и доживешь до ста лет. Гвидо их видел. Гвидо, скажи Герберту, какие у рыжей груди!
— Это правда, Герберт, — сказал Гвидо в желтой рубашке. — Чарли не загибает, с ума можно сойти, какие груди!
— Откуда ты это знаешь? — спросил прыщавый Герберт в рубашке с райскими птицами, носивший сильные очки.
— Дурак, потому что он их видел!
— Где? Когда? Она ведь появилась здесь всего неделю назад.
— Я видел их при измерении давления. Чарли видит их три раза в день.
— Как это — три раза в день?
— Потому что у меня всегда повышенное давление, — сказал Чарли. — Три раза в день приходит Лилли и измеряет давление. Я лежу на кровати, она наклоняется надо мной совсем низко. При этом полы ее халата расходятся.
Очки Герберта запотели. Он протер их об рубашку с райскими птицами. Щурясь, он спросил:
— Почему она не приходит ко мне?
— Потому что у тебя давление в порядке и измеряется от случая к случаю. Лилли назначена для таких, как я.
— Наплевать! — сказал Герберт и снова надел очки.
— Я мог бы, конечно, для тебя это устроить, — сказал Чарли.
— Ты можешь… как?
— Гвидо несется к Лилли и кричит: «Чарли лежит на полу, и у него сильно болит голова!». Она немедленно придет.
— Откуда ты знаешь, что она немедленно придет?
— Это ее обязанность. Я же могу умереть, не так ли? Ты будешь стоять вот здесь! За моей головой, когда она опустится рядом со мной на колени. Будешь смотреть на нее сверху вниз и все увидишь.
— Сомневаюсь.
— Сомневаешься! Ну, мне-то все равно.
— Нет, пожалуйста, ложись. Я должен это увидеть! Я ведь не знаю, сколько мне осталось жить. Ложись! А ты, Гвидо, беги!
— Не торопись, Герберт, — сказал Чарли, — не торопись! Сначала деньги.
— Какие деньги?
— А ты хочешь получить это задаром?
— Сколько?
— Пятьдесят.
— Пятьдесят шиллингов? Это слишком много!
— Как хочешь.
— У меня только двадцать.
— Ничего не поделаешь…
— Может быть, двадцать пять, пять я бы одолжил.
— Одолжи десять! За тридцать я сделаю это — для тебя. Потому что у тебя дела обстоят так, что они не знают, будешь ли ты…
Фабер пошел дальше. Он посторонился, пропуская носилки, на которых санитары переносили только что прооперированного ребенка. Ребенок был еще под наркозом.
Несколько позже, в другой секции здания он оказался у перехода в отделение интенсивной терапии. Здесь хранилась защитная одежда и дезинфекционные средства. Вдруг через дверь с зашторенным верхом он расслышал низкий голос доктора Мартина Белла:
— Теперь Стефан умрет.
Фабер подошел ближе. «Я не должен подслушивать», — подумал он и стал подслушивать.
— Pomozite doktore, Bog ce vam platiti… помогите Стефану, Бог вас отблагодарит, — произнес сдавленный мужской голос.
— Пожалуйста, поймите! — сказал Белл. — Я не могу помочь Стефану. Никто не может помочь. Стефан уже не поправится. Он не может выздороветь. — Белл говорил очень убедительно. — Это очень тяжело, я знаю, но я обязан вам это сказать. Стефан никогда не поправится, Стефан умрет.