— Они бы не помогли, — сказала Мира.
— Всегда помогают, — возразил Сиодмэк. — Вы же видели, как мы получили фото. Скажите ей, она должна постараться и тогда вспомнит. Мы вернемся и принесем подарки. А если она хочет денег…
— Это я не буду переводить, — сказала Мира. — Этим мы оскорбим ее.
— Тогда принесите фото, милая!
Мира побежала к машине, достала снимки и показала их старой женщине. Та долго почесывала икры ног, поила кур и только потом заговорила с Мирой.
— Она говорит: да, конечно, это — Принцип. Теперь, когда она видит фото, она вспоминает, как он выглядел. А девушка — это она сама, признает фрау Добрович. Она себя узнала по маленькому родимому пятну на плече. — Толстая женщина улыбалась с извиняющимся видом и показывала Сиодмэку свое левое плечо с морщинистой кожей.
— Она говорит: видите, вот это родимое пятно!
— Потрясающе! — сказал Сиодмэк. — Идем дальше.
— Дальше мы не идем, — сказала Мира.
Все это время Мира чувствовала себя стесненно, и ее подавленность была заметна.
— Фрау Добрович говорит, она с удовольствием оказала бы господам услугу, но ничего не выйдет. Она больше просто ничего не может вспомнить. Да, она знала Принципа. Может быть даже, что она подарила ему когда-нибудь поцелуй. Но какое это имеет значение? Как много мужчин получают поцелуи, не придавая этому никакого значения. Она действительно не может больше вспомнить ничего, связанного с Принципом. Она спрашивает, не зайдем ли мы в дом выпить холодного молока в такую жару. Мы оказали бы ей честь.
— Нет, никакого молока, в дом не пойдем, — сказал Сиодмэк. — Итак, забыто, все забыто. Правда, дарлинг?
— Все забыто, — сказала Мира. — Да, Роберт, совершенно забыто.
Совершенно забыто, подумал Фабер, и ему вдруг стало грустно. Мира, очевидно, думала о том же. Такая большая любовь, как утверждают в книгах, рассказывают в музее, а эта женщина ничего не может вспомнить, все забыла. Может, действительно, проходит время, и все забывается — боль и радость, ненависть и любовь?
Елена что-то сказала.
Мира перевела:
— У нее был мужчина, его звали Джорджо. Вот его она любила. Его она любит до сих пор. Он был в партизанах. Его убили немцы. Джорджо она помнит совершенно точно. Этот дом и хлев построил он с друзьями. Как она любила Джорджо! А Принципа? Нет. Ей жаль нас.
«Могла бы она вспомнить о Принципе, если бы она его ненавидела? — размышлял Фабер. — В наше время ненависть намного сильнее, чем любовь. Так и надо написать сценарий. Какой можно снять фильм, когда не только Елена, но и многие другие опрошенные свидетели покушения еще живы!»
— Теперь я понимаю, почему господин Конович так долго колебался, прежде чем назвать ее, — сказала очень серьезно Мира по-немецки. — Он сказал: она живет в полном уединении… Визит может быть ей неприятен. Видимо, господин Конович знал, что она не может уже помнить Принципа и эту большую любовь, даже чуть-чуть… — Мира смотрела в пол. — Она не хочет доставлять нам неприятности или устраивать театр. Она на самом деле не может нам помочь даже при самом большом желании.
— О’кей, — сказал Сиодмэк, как всегда торопясь. — О’кей. Then let’s get the hall away from here. It’s too goddamn’ hot to stand around and talk shit.[18]
Мира снова заговорила с Еленой. Она, наверное, извинялась за причиненное беспокойство, а маленькая полная женщина с беззубым ртом, конечно же, уверяла ее, что это пустяки. Потом она побежала в дом.
— Что дальше? — спросил Фабер.
— Мы должны минутку подождать.
Елена вернулась. Она принесла большую корзину с блестящей красной вишней и подала ее Мире через забор.
— Она сказала, что это для меня. И пусть Бог будет с нами на всех наших путях.
— И на всех ваших путях тоже, — сказал Фабер. Мира перевела это Елене.
Они пожали ей руку, пес снова залаял, куры закудахтали. Когда они отъезжали, старая женщина долго махала им вслед, и они махали ей в ответ, пока Фабер не въехал на кучу песка на полевой дороге, после чего Елена со своими животными и ее дом исчезли в облаке пыли, словно сработала диафрагма при съемке.
Некоторое время они ехали молча. Ветер, продувающий машину, стал еще горячее.
— А теперь? — спросила Мира.
— Что — «а теперь», sweetheart?[19] — спросил Сиодмэк.
— Что мы будем делать теперь?
— Ничего, справимся. Роберт напишет потрясающую любовную историю. Елена и Гаврило. Самая большая любовь на свете.
— Но Елена же говорит, что любви никогда не было, — запротестовала Мира. Корзину с вишнями она держала на коленях.
18
Тогда давайте убираться к черту отсюда. Чего тут стоять на такой проклятой жаре и болтать о всякой ерунде