— …Горан — это все, что есть у меня. Эта катастрофа… Я еще в самолете почувствовала себя плохо… и доктор Кальтофен сказал, что подобный приступ может повториться… Но теперь ты здесь. Замечательно, что ты приехал.
— Это само собой разумелось, — сказал Фабер, хотя эти слова застревали у него в горле.
— Совсем не само собой разумелось! Это замечательно, что ты заботишься о Горане. Может быть, он и умрет теперь… тогда ты сможешь сразу улететь. Но если он не умрет, если ему станет лучше, ты останешься с Гораном, пока он не выздоровеет… Ты мне обещаешь это, так ведь?
«Туннель, — думал он, — бесконечный туннель».
— Да. Я тебе это обещаю, — сказал он.
«О проклятье! — думал он. — Но, по крайней мере, без: «О Натали!» — Никогда больше: «О Натали!» — Никогда в такие моменты!»
Мира вдруг застонала.
— Что случилось? — с тревогой спросил он.
— Ничего, Роберт… ничего… — Она уже едва могла говорить. — Это свидание… оно меня страшно взволновало… Не сердись… Я больше не могу… Завтра ты снова придешь, да? Завтра… завтра… все будет по-другому, ты понимаешь это, да?
«Еще как, — думал он, — еще как! Я тоже больше не могу».
— Само собой разумеется, — сипло сказал он и быстро поднялся, думая при этом: «Не так быстро, не спеши!»
— Ты прижмешься еще раз своей щекой к моей? — спросила Мира.
Он сделал это и почувствовал отвращение.
— Спасибо, — сказала она.
Фабер криво улыбнулся, прикоснулся к ее волосам и большими шагами пошел к двери. Обернуться еще раз было свыше его сил.
7
У него так кружилась голова и так болело сердце, что пришлось сесть на самую ближнюю скамью в длинном коридоре, в котором теперь включилось освещение.
«Если мне повезет хоть немножко, я сейчас умру», — думал он.
Через некоторое время полез в карман, достал из упаковки драже нитроглицерина и положил под язык. Ждал десять минут, потом почувствовал, что боль и головокружение прошли.
«Вон! Вон из этой больницы!»
Неуверенно держась на ногах, он подошел к лифту и спустился в холл, а через несколько минут рухнул на заднее сиденье свободного такси.
— Имею честь, господин! Куда едем?
— Пожалуйста, отель «Империал».
— Отель «Империал».
В машине работало радио. Было восемь часов десять минут. Диктор как раз передавал прогноз погоды.
— …а теперь комментарии к событиям дня.
Таксист поехал вниз по Гюртелю и свернул направо в Верингерштрассе. Другой мужской голос произнес:
— Сегодня пятьдесят видных австрийских деятелей сделали заявление в «Конкордии» о создании блока в защиту прав беженцев. Эти люди выступают не за то, чтобы открыть границы Австрии, не за то, чтобы принимать каждого, кто постучится. Они выступают против вопиющего бесправия в нашей стране…
Такси проехало мимо Химического института. Здесь цвели старые каштаны, белые, розовые, бело-розовые.
— …Эти люди не могут согласиться с тем, что в связи со снижением расходов Министерства внутренних дел беременных женщин стали высылать в области бывшей Югославии, где идет война. Их статус беженцев не подтвержден, потому что они вывозились в административном порядке только во время войны. Молодые люди, родившиеся в Австрии, родители которых проживают в нашей стране и не имеют австрийского гражданства, выдворяются в «страну происхождения», где они ничего не знают. Эти пятьдесят видных деятелей хотят начать борьбу против такого официального «вопиющего бесправия». И мы тоже хотим в этом участвовать.
— Я — нет, — сказал водитель, толстый мужчина с багровым лицом, в пропотевшей тенниске, и выключил радио. Он завелся: — Пятьдесят умников! Я таких не перевариваю. Вопиющее бесправие! Кто эти несчастные беженцы? Торговцы наркотиками, которые уничтожают нашу молодежь. Чернорабочие, которые отнимают у нас работу. Одни бандиты, куча дерьма. Гнать вон, говорю я, гнать немедленно. И не только я говорю так, господин, не только я! Так говорят все порядочные австрийцы! Вы еще удивитесь на выборах: мы выберем националистов. Все мы выберем националистов. Они единственные, кто говорит правду и думают о нас, австрийцах, остальные пусть убираются вон. Националисты единственные, кому еще можно доверять, кто может нас спасти. А на следующих выборах канцлер будет от националистов. Господин не из Вены?[27]
— Нет, — ответил Фабер, побледнев от гнева.
27
Перевод неполный: язык сильно искажен, австрийское просторечие плюс венский диалект. —