Фабер внезапно разволновался.
— И? — спросил он, — какие же ответы вы получаете?
— Это просто невероятно, — сказал гигант и покачал головой в невыразимом восхищении. — Не только простые люди из деревни, нет, но и образованные отвечают примерно одинаково: «Говорить Он ничего не говорит. Он только смотрит на меня так, как смотрит на сына отец, который сильно сердит на него, по праву сердит. И в конце Он делает такое движение, которое означает: иди, дай тебя обнять, пожалуйста…»
Фабер покашлял.
— Эти люди на самом деле так говорят, господин Джордан! И тогда я говорю этой матери и этому отцу: «Теперь ты сядь на этот стул, теперь ты — Бог, на которого ты кричал и которого проклинал, теперь ты это Он — что Он говорит?» И тогда я снова и снова слышу из уст этих людей, которые говорят устами Господа: «Я понимаю тебя. Я так хорошо понимаю тебя. Ты ругался на меня и спрашивал: «За что ты наказал меня? За что ты наказал моего ребенка? Что плохого мы сделали?» «Ты не сделал ничего плохого, и твой ребенок тоже. Это не вопрос добра и зла, вины и искупления! Ты не виноват, и твой ребенок тоже. Это было не наказание. Поверь мне! Я никогда не оставлю твоего ребенка, он навсегда останется под моей защитой». И тогда такая мать или такой отец говорят: «Нет смысла ругать Господа Бога. Он не специально позволил болезни завладеть моим ребенком и умереть». Понимаете, господин Джордан, теологический образ мыслей вынужден отступить, и остается только эмоциональный, наступает момент, когда многие произносят: «Это был совсем не Бог, который допустил болезнь и смерть нашего ребенка. Он не имеет к этому отношения. Болезнь — это не наказание. То, что произошло, мы не можем понять…» — Ламберт посмотрел на Фабера. — Вам не нравится, не так ли, господин Фабер?
— Раньше я тоже так думал. Но теперь…
— Теперь вы видите в этом только способ заставить людей в такой ситуации продолжать верить в Бога. Я прав?
— Да, господин Ламберт.
— Но возможность так мыслить и так реагировать приносит утешение этим людям! Я знаю, о чем говорю. Это утешает отчаявшихся!
— В самом деле? Всех?
— Конечно, не всех, — сказал Ламберт.
— Это я должен был умереть, а не ты… — сказал Горан размытым, почти неразличимым голосом.
— А что вы говорите тем, которых это не утешило?
— Тем я говорю: «Если вам интересно мое мнение, то я бы сдал свой входной билет на небеса. Я не мог бы верить в такого Бога, который позволил моему ребенку погибнуть страшной смертью. С таким Богом я никогда не хотел бы иметь дела».
— Вы на самом деле так говорите?
— Я на самом деле так говорю, мистер Джордан!
— Вам подобное разрешается? Я имею в виду при вашей профессии! Вам не кажется это кощунственным?
— Вовсе нет. Потому что я сам верю в Господа, который и сам умер страшной смертью, — сказал Ламберт, — и для которого гибель и смерть не означают какую-то границу, для которого потеря и страх, отчаяние и обреченность являются частями одного целого. Я не готов защищать такого Бога, Он сделает это сам, свою задачу я вижу в следующем: показать это тем людям, которые находятся в глубочайшем отчаянии и преисполнены беспомощной ярости и ненависти, да, ненависти к Нему. И я снова говорю им всем: «Не позволяйте никому лишить вас возможности скорбеть, как бы долго эта скорбь не длилась!» Потому что в человеке, который потерял самое дорогое, содержится гигантский потенциал агрессивности, который очень медленно истощается, через некоторое время, по мере того, как человек скорбит… только тогда на него снисходит мир. Мне тоже понадобились годы, чтобы обрести свой собственный. Я никогда не говорю, что все обстоит именно так или что так написано в Библии, или что этого хочет Бог… Я говорю ребенку, который умирает и осознает это: «Я не могу себе представить, что этим все кончится. Я уверен, что таким образом все только начинается». Я имею в виду воскрешение, конечно, — но вслух никогда этого не произношу.