Фабер внезапно почувствовал, что больше не может слушать обо всем этом.
— Я уверен, все здорово получается, — сказал он. — С теми, кто верит в Бога, в любого Бога, во что-нибудь — в вас, например.
— Вы не верите в Бога!
— Нет, — сказал Фабер. — Где был ваш Господь, когда огонь пылал в печах? Кого Он утешил в Треблинке, кого в тех газовых камерах? А в Хиросиме? Во Вьетнаме? В Сараево? Бог! Единственным извинением Ему, может быть то, что Он не существует. Я не хотел бы обидеть вас, господин Ламберт, вы хороший человек. Вы помогаете как и где только можете. Вы помогаете кому можете, но только он должен верить в Бога — это непременное условие.
— Ну а вы? — спросил Ламберт. — В Бога вы не верите. Имеете полное право. Тогда во что же вы верите?
— Ни во что, — сказал Фабер.
— Все во что-нибудь верят, — сказал Ламберт, — даже если верят только в то, что ни во что не верят.
— В мою жену, — сказал Фабер. — Я верил в нее и продолжаю верить и после ее смерти — она единственное, во что я верил. Мою жену Натали.
«Так ли это? — подавленно подумал он, — так ли это?»
— Имя не имеет значения. У Бога много имен. Если хотите, то все здесь есть Бог — весь госпиталь с людьми, находящимися между жизнью и смертью, со всем, что здесь происходит. И Он печется о каждом, никто не выпадет из Его отеческой руки, даже если сам приложит массу усилий, дабы избежать этой руки. Я испытал это на себе. А вы испытываете то же самое, веря в свою покойную жену. И она не дает вам упасть, потому что она для вас то, чем для других является Бог. Именно из-за веры в свою покойную жену вы пришли сюда. Вы знали, что это было бы ее пожеланием, что она хотела бы, чтобы вы позаботились о Горане.
— Вы откуда знаете? — спросил сбитый с толку Фабер.
— Я прав, не так ли? — сказал великан. — Вам было противно прийти сюда, к мальчику, который, вероятнее всего, скоро умрет. Это должно было вызвать ваше отвращение, это вызвало бы отвращение у любого, в том числе и у меня. Но вы все же пришли! И вы меняетесь единственно под влиянием того, что происходит в этом доме, потому что божественное присутствие ощущается здесь сильнее, чем где бы то ни было.
— Вовсе нет, — горько возразил Фабер. — Вовсе нет. Я хотел бы измениться. Однажды я был писателем…
— Вы все еще писатель.
— Уже давно нет, — сказал Фабер.
— Но почему, в таком случае, вы включили свой диктофон и записываете наш с вами разговор?
— О чем вы говорите?
— О диктофоне в вашей руке. Вы вынули его из кармана и включили.
Фабер посмотрел на свою правую руку, которая сжимала маленький диктофон с микрокассетой. Красный индикатор записи горел, и пленка вращалась.
— Но как… — начал он. — Но как… Я целую вечность не… Батарейки должны были уже давно прийти в негодность.
— Случается, в них остается немного энергии, — сказал великан.
— Даже если это и так, то я должен был хотя бы помнить, как засунул диктофон в карман, перед тем как прийти к вам.
— Не обязательно, — сказал Ламберт. — Мы многое делаем бессознательно… или кто-то делает это вместо нас. Простите, но мне не хотелось бы начинать наш разговор сначала.
Фабер поднялся на ноги и продолжал смотреть на маленький аппарат в своей руке. Он прошел мимо Ламберта, не сказав ни слова на прощание и не взглянув на Горана. Он покинул отделение интенсивной терапии. Словно лунатик он прошел по коридору, зашел в лифт и спустился на первый этаж. Там он столкнулся с Беллом, когда заворачивал за угол, отскочил и посмотрел на доктора так, словно только что проснулся.
— Вы…
— Ваш фартук, — сказал Белл. — Вы должны его снять.
— Вы… — снова начал Фабер. Он продолжал держать диктофон в руке.
— Господин Джордан?
— Вы это специально устроили!
— Что?
— Оставили меня с этим свящ… этим дьяконом наедине!
— Вполне возможно, — сказал Белл.
5
— Что с тобой? — спросила Мира.
Она лежала в палате все еще одна и выглядела теперь значительно более отдохнувшей. Поддерживаемая подушкой, она сидела на кровати, одетая в свежую белую ночную сорочку, и была даже слегка подкрашена.
— Ничего, — сказал Фабер, — со мной ничего особенного. Просто я слишком быстро шел. Сердце. Я уже принял мои таблетки. Ты чудесно выглядишь, Мира!
— Перестань! Я хорошо знаю, как выгляжу. Как дела у Горана?
— Немного лучше. Он почти вне опасности, — сказал Фабер.