— Но почему?
— Разве ты не догадываешься, каковы последствия того, что Златко не дал мне яда? Роберт, — сказала она. — Да пойми же, наконец, что я имею в виду!
— Так скажи мне, наконец, черт побери!
— Ну хорошо. Медленно и четко. Представь себе, что было бы, если бы Златко дал мне тогда яд.
— Но он не дал!
— Ты только представь себе, что он дал! Представил?
— Да. Итак, он дал тебе яд.
— И?
— Что «и»?
— И я приняла его. И умерла. И моя дочь не была бы рождена. И Горан тоже. И тебе бы никогда не пришлось приезжать в Вену, и Горан, и я не висели бы теперь у тебя на шее. Доктор Белл и все остальные не мучились бы теперь с Гораном. Все давным-давно разрешилось бы, если бы глупый Златко дал мне тогда немного яда! Просто есть такие, которым нет счастья.
После этого в комнате на некоторое время стало тихо. Затем Фабер сказал:
— Ты рассказала мне эту историю для того, чтобы показать, что я поступил подло по отношению к тебе.
— Нет, не поэтому!
— Поэтому!
— Послушай, Роберт, речь не идет о нас с тобой! Речь идет о Горане. Поэтому я рассказала тебе эту историю. Я хочу, чтобы ты понял, как сильно я благодарна тебе за то, что ты приехал в Вену — почему ты на меня так смотришь?
— Я… — Он опустил голову. Потом снова с трудом заговорил: — Прости меня, Мира. Конечно, речь идет о Горане, и только о нем. Но мне тоже надо рассказать тебе одну историю. Я должен ее рассказать. В нашем положении нужна только абсолютная честность. Даже если она может причинить боль.
— Боль?
— Да, боль!
— Я не понимаю…
— Ты сейчас все поймешь. — Он откашлялся. — Я… я совершенно тебя забыл. И когда позвонил Белл, и рассказал мне о тебе и Горане, и сказал, что мне надо немедленно ехать в Вену, я ненавидел тебя.
— Это неправда.
— Правда.
— Боже милостивый, но ты же приехал! Ты сказал, что хочешь остаться со мной и Гораном, ты пообещал, здесь, возле этой самой кровати.
— Ты была очень слаба, и меня мучила совесть, и я боялся. Всю свою жизнь я испытывал страх, и я сказал то, что было проще всего сказать. Для труса в такой ситуации легче всего солгать.
— И ты солгал? — Она приподнялась на кровати.
— Да, Мира.
— Ты совсем не хотел остаться с Гораном?
— Нет. Днем позже, после того как я тебе обещал, я уже был на пути в аэропорт, чтобы покинуть вас как можно быстрее.
— Не может быть!
— Это такая же правда, как и твоя история с ядом.
— Ты… ты на самом деле хотел нас оставить на произвол судьбы? Почему, Роберт?
— Потому что Горан… Словом, это уже было выше моих сил… Я не хотел ехать в Вену, когда позвонил Белл. Я хотел покончить с жизнью. В конце концов, я уже держал ствол своего револьвера во рту, там, на пляже в Биаррице.
— Ты хотел покончить с жизнью?
— Да.
— Но почему? Почему?
— Потому что с меня хватит. По многим причинам. Самая важная из них: с тех пор как умерла Натали, я не мог больше писать. Ты знаешь, что это значит, потому что ты знаешь, что всю свою жизнь я не делал ничего другого… и уже шесть лет, как я не написал ни единой строчки, ни одного стоящего предложения.
— О Боже, — сказала Мира. — О Боже всемилостивый на небесах! Почему же ты не спустил курок там в Биаррице?
— Из-за Горана, — ответил он и подумал: «Будь я проклят, если скажу, что со мной говорила Натали. Разве не сказал этот дьякон, что у Него множество имен?»
— Из-за Горана?
— Да, — выкрикнул он, — из-за Горана! Из-за мальчика, о существовании которого только тогда и узнал первый раз. Потому что это было бы слишком большим свинством — не помочь Горану. В общем, я вынул ствол пистолета изо рта, собрал чемоданы и приехал в Вену.
— Потому что это было бы подлостью — не помочь Горану?
— Других причин нет. По крайней мере, не из-за тебя, это уж точно… Дай мне сказать, Мира, дай мне сказать! Ты должна все знать. Я уже собирался сбежать, когда увидел Горана. Я старик, я трус, я недостаточно часто это говорю. Всю свою жизнь я бежал от всего неприятного и трудного.
— И когда мы говорили о старых временах… когда ты был так нежен…
— Это была не нежность.
— Что же тогда?
— Сострадание.
— Нет!
— Да! Но не настоящее сострадание, нет, а фальшивое, дешевое. Я всегда выбирал самый легкий путь, Мира, всю мою жизнь. Самый легкий и потому самый трусливый. Теперь я хочу попытаться… в общем, теперь все должно быть по-другому, потому что…