Они не оставляли её одну.
Чтобы это продолжалось, Плеть не то, что клятву держать — свой собственный слишком быстрый не к месту язык согласилась бы откусить! И ради этих раздолбаев, пожалуй, согласилась бы покарябать себе морду вдвое хуже против нынешнего. Жизнью рискнуть — вообще без звука.
Такие быстрые и прочные связи с вчерашними незнакомцами даже слегка пугали. Плеть… Кимара не привыкла к такому. Не узнавала себя…
— Вон на той полянке он обычно магичит.
— Тише ты, Губа!
— А чего сразу тише? Или думаешь подобраться к Ложке незаметно? Так это без шансов.
— Почему сразу без шансов?
— Он магией следит за тем, что вокруг деется. Всё время.
— Да ну?
— Я проверял. Где, кто и что — знает чётко… если это не дальше сотни шагов от него.
— Пф!
— Саорри дело говорит. Обычно-то Ложка, может, и знает. А когда на колдовских делах своих сосредоточен? Э?
— А тогда он ещё шибче видит и дальше. Впрочем, попробуй подкрасться, ежели хошь. Как говорится, не обожжёшься — не научишься.
— И попробую! Что скажешь, саорри?
— Гхм.
— Если что, я предупреждал.
Губа пошёл дальше по едва натоптанной тропке один. Плеть и Штырь переглянулись. Кимара быстро изобразила на пальцах: «Ты — заходишь справа, я — слева». Крепыш в ответ потряс сжатым кулаком — мол, исполню. И канул в кусты, не потревожив ни листика.
А вот Плеть задумалась. Ненадолго. Тряхнула головой, отчего её тёмно-русые в рыжину волосы, коротко и небрежно обкромсанные ножом, качнулись, словно сорная трава под ветром. И всё-таки двинулась к указанной полянке, забирая влево, по старой привычке не производя ни единого лишнего звука.
Осенний лес оголялся без спешки, по частям, но со всей покорностью предзимья. Деревья успели не только пожелтеть, но и отчасти сбросить листву. Лишь на самых верхушках ещё кое-где трепетали под верховым ветром пожелтелые остатки истрёпанных за лето нарядов. В их прорехах, словно клочья сорванной листвы, кружили и вихрились необычно низкие облака на фоне неба, по-осеннему низкого и зелёного. Перед первыми заморозками оно выцветет, посинеет и отдалится, преисполняясь величия и тайны — но это случится не раньше, чем упрямые кусты коричника, сейчас старательно хранящие свою подувядшую зелень, не останутся скорбеть о конце года с листьями, свернувшимися в длинные морщинистые тряпочки бурого цвета.
Поутру, после того, как на траву осядет иней, а листья коричника первый морозец сделает хрупкими, нужно пойти и собрать их. «Морозный» взвар этих листьев не имеет обычной мутной примеси, от которой портится цвет зубов у простолюдинок — нет, он на просвет красивого красно-коричневого цвета, прозрачный и терпкий, бодрящий и слегка сладковатый. Или просто сладкий, если добавить капельку мёда. Меньше года прошло, как Линес научил её делать правильный, не слишком густой и не слишком жидкий «морозный» взвар…
Кимара стиснула зубы, со свистом выдохнув через вздувшиеся ноздри и воздух, и семижды проклятое непрошеное воспоминание. Очередное. Одно из тех, которые заставляли её трястись от гнева… помогающего не завыть по постыдной бабьей привычке. Какой демон нашептал ей, что остаться в осеннем лесу одной, даже ненадолго — хорошая идея?! Да чтоб этот демон ввинтился архидемону в причинное место, где от радости несказанной сдох, прогнил и завонял!
«Интересное пожелание».
— Что?
Мысленный смешок.
«Это не демон. Это всего лишь я, Ложка, к которому вы… хм… подкрадываетесь».
— Я же велела не лезть в мой разум! — прошипела Кимара, скручиваясь в ком из ярости и плохо задавленного страха.
«А я уже говорил: мне нет нужды куда-то „лезть“ — ты сама буквально вопишь на весь лес, и не услышать тебя сложно».
О, небеса и преисподняя. Клятва…
«Успокойся. Я никому не скажу. Кроме того, это бессмысленно».
— Что?!
«Ты можешь молчать, как синекожий под пытками, открывая рот только во время еды и чистки зубов. Но я всё равно буду тебя слышать… пока ты не научишься истинной сдержанности — не только внешней, но и внутренней».
— Проклятье! — прохрипела Плеть, склонив голову и обхватывая себя руками, как от холода.
«Успокойся. Ну… давай я помогу тебе с установкой мысленных щитов?»