"Удивительный мир", - думал кит. Он шёл на глубину. Мелькал по туннелям сине-зелёных льдин. Стремительно нёсся по проходам. Ему нравилось вспоминать, что здесь он уже был. Эти огромные ледяные лабиринты, большие живые существа. Да, он уже был здесь...
И плыл дальше, набирая скорость. Стены то сужались, превращаясь в тупик, заставляя возвращаться, а то вдруг льды расступались.
Встретилась медуза. И кит стал медузой. Повис рядом. Щупальца его едва шевелились. Холодно, сонно, жизнь будто засыпала в нём вместе с тем, как забывались движение и скорость. Огромное существо висело в зеленоватой воде.
Время словно застыло. Медуза стала опять китом, кит развернулся к пятну света там, наверху. Рванул, набирая скорость, и вымахнул на поверхность, поднявшись высоко. Увидел землю, скалы и птиц. Вошёл в воду. Шумно выдохнул, выбрасывая фонтан. Поплыл один посреди пустынного моря, толща льда вокруг глушила звуки, низкое облачное небо казалось тоже ледяным. Шёл снег, белой шубой покрывал воду.
Впереди виднелся скалистый берег. Кит поплыл к берегу. Долго кружил между льдинами, по разводьям. Мелко. Песчаная отмель тянулась и тянулась. Вернулся на глубину, разогнался и вырвался в небо, подняв тучу брызг, и стал гагарой, увиденной там, вдалеке.
Гагара закувыркалась, стала падать, принялась бить крыльями в воздухе, но вскоре выровнялась и полетела к скалам... А потом он был носорогом. И тигром. И ещё совой. Белой. Ловил мышей и отпускал. Зачем ему мыши, они живые, в отличие от него. Он хотел бы быть живым, и поэтому становился ими. Сам он умел лишь лететь по мирам, узнавать новое, хранить в себе, передавать другим. Умная машина, исследовательский зонд. Но уже давно он был никому не нужен, его никто не звал. И что-то с ним стало не так - он подумал, что умеет мечтать. Он мечтал быть живым.
Когда он увидел мамонта, то понял, что больше не хочет быть никем, только им. Или китом... И становился китом. А потом опять мамонтом. Так и жил. А потом загрустил, заскучал, ему вдруг захотелось вернуться домой. Потому что видел, что все живые спешили домой, у них у всех был дом, гнездо, нора, стая. А куда вернуться, он не помнил. Поднялся в небо и забыл, что ему надо стать звездолётом, слишком долго он им не был.
Слишком высоко поднялся. Стал падать, долго бороздил по степи, становясь самим собой, разваливаясь на части, угодил прямо в мамонта, сбил его. Расстроился ужасно, запищала аварийная система. Он решил, что, значит, умрёт тоже, вместе с этим большим спокойным зверем, сердце которого перестало стучать. Но не умер, машины не умирают, лишь пищал всё тише, переходя в сон.
Мелкий снег сыпал и сыпал. Сквозь его канитель смутно виднелся лес. Порывы ветра сшибали снежные шапки, верхушки деревьев курились. Снегоход летел по равнине легко, сзади подпрыгивали сани-волокуши. От посёлка до мамонтовой станции далеко, надо спешить, если не хочешь останавливаться в зимовье. Его ещё протопить придётся, ведь не уснёшь, так и будешь сидеть дремать у печки. Другого жилья теперь не будет. "Может, и зря отказались от вездехода, но вездеход обещали только через неделю", - думал Морозов.
- Георгий Иваныч, как вы там? Не примёрзли? - крикнул он.
- Норма-ально! - откликнулся егерь, занесенный снегом и похожий на сугроб. - Рюкзак отдай, говорю!
- Нет! Так теплее! - в который раз отшутился парень.
"Ишь, так теплее. Что у него там?" - усмехнулся егерь, его заросшее бородой лицо обметало куржаком по бровям и бороде.
От саней валил пар - на ногах у егеря лежал стреноженный и укрытый одеялом овцебычий ребёнок, как в шутку его назвал Георгий Иванович, а Александр его именовал Четырнадцатым.
Четырнадцатого передали метеорологи. Трёхмесячный телёнок отбился от стада и пришёл к ним. Ночь малыш переночевал у Морозовых.
- Жарко ему было, пришлось в подъезде прогуливать, там и ночевал. А то марширует и марширует по квартире. Младшая ходила проверять. Подойдёт к двери и шёпотом зовёт: "Четыле, четыле, четыле". Кое-как уложились спать с этими хождениями, - смеялся Александр, когда грузились.
Впереди в жидких дневных сумерках сквозь сетку снега биолог еле виднелся. Этот рюкзак его прыгал перед глазами.
"Кажется, биолог, - думал сонно егерь. - Или генетик? Работает-то в заповеднике. Молчун, но приветливый. Кричать через улицу, чтобы поздороваться, не будет, а поговоришь и видишь - хороший человек. Только молчун. Ну да как иначе, когда месяцами на километры вокруг тишина, только крупа снежная метёт позёмкой или гнус звенит".
Прилетели Морозовы в заповедник два года назад. Жена хорошенькая, хрупкая. Грустная только, или она от холода такая. Смешно одевалась поначалу. Словно капуста нарядится, из-под кофточки свитерок виднеется, поверх жилетик, да ещё шарфом обмотается. А зимой как-то встретил, уже не узнал, не отличишь от местной - малица, унты и песцовый капор.
Александр же постоянно в разъездах - носился со своим поголовьем овцебыков. В прошлом году часто дождь со снегом шёл, ледяной коркой пастбища покрывались, так он всё мотался - корма развозил, поголовье самок с детёнышами спасал. Но каждый раз, как только подворачивался случай, гнал в противоположный конец заповедника, на мамонтовую станцию. Конечно, все переживали, как там дела идут. А в этот раз Александр сказал, что может подхватить по пути, что едет к мамонтам, дело у него к заведующему станцией. Понятно, какое дело, что-то там обнаружено при раскопе, рядом с мамонтом, народ вывели с работ, говорят.