Впереди что-то блеснуло, и Имрин прибавил шаг. Постепенно стали вырисовываться очертания станции. Надо будет все там осмотреть и проверить, есть ли дальше пути — где-то рядом должна быть зубчатка, спускающая вниз — и домой. Как раз успеет до ужина. В воздухе разливалось едва слышимое гудение, чем ближе — тем явнее, это обнадеживало, возможно, станция еще жива. Однако, выплывающее из марева здание не выглядело спящим. Оно казалось заброшенным, мертвым. Темные бельма окон слепо смотрели в голубое небо, провалившаяся крыша не могла больше скрывать каркас механических костей. Но этот гул… Имрин исполнился воодушевленным трепетом. Что если?..
По ступенькам он почти влетел, задыхаясь, остановился на входе в холл цветного стекла, привалился к косяку. Нужно было перевести дыхание. Или надеть респиратор. Небольшое одинокое здание. Солнце проходило сквозь оставшиеся витражи, создавая причудливые рисунки на пыли. Здесь, должно было быть очень красиво… Со света просторное помещение станции казалось темнее, чем есть, поэтому Имрин немного переждал, чтобы привыкнуть к освещению, пытаясь разобрать, что скрывают глубокие тени. Но светлее не становилось. Подождав, когда пройдет одышка, Имрин пошел вперед.
Шаги его гулко отзывались под потолком, но потом затухали, словно погружаясь в вату. Наблюдая за тенями, он прошел вглубь, осторожно замедляя шаг. Гул, шаги, черные тени. Станция спала. Или что-то спало в ней. Приглядевшись, он заметил, что отдельные тени шевелятся. Слабо, меняя очертания — но шевелятся. Под потолком, в углах, между колоннами. Это и была войра. Эти тени. Он остановился. По всему телу бегали мурашки, снова стало трудно дышать. Он нашел ее. Да, может, это и не было делом всей жизни — но он нашел ее! И совершенно не знал, что теперь делать.
Имрин нажал кнопку на рюкзаке — чтобы сюда могли прийти остальные и все зачистить. В прошлый раз, войру помогали разгонять демоны — но он знал, что ребята подготовятся и сделают, что нужно. Он вдруг вспомнил, как кто-то из мастеров говорил, что если взять на перчатку слишком большой вес, мозги вытекут через уши, а глаза расплавятся. Имрин поежился. Осторожно, чтобы не потревожить гудящие тени, он отступил ко входу, снял рюкзак и положил его снаружи, подальше от двери — чтобы с маяком ничего не случилось. Затаив дыхание. Осматриваясь, едва шевеля головой. Зачем он здесь? Чего он хотел? Лофн имела на него виды, у нее были мягкие губы и красивые волосы. Остановись он сейчас, и у него будет семья, он станет, наконец, врачом. Все, что нужно, это закрыть дверь плотнее и быстро убираться отсюда. Имрин выдохнул и пошел вперед — он выбрал для себя главное и был готов мириться с последствиями.
Снова шаги отзывались под потолком, снова эхо от них затухало, не успев долететь вниз. Уверенней, громче. Он хотел, чтобы его услышали, чтобы проснулись. Он заявлял о своем присутствии сотням миллионов крошечных механизмов, чтобы те, наконец, обратили на него внимание, и исполнили его прихоть, мечту, глупость… Тени пришли в движение, медленно поднимаясь, сливаясь в один рой. Каждый раз, когда Имрин думал об этом, у него загорались глаза. Нет, он не был психом или изощренным самоубийцей — он был художником, философом, мечтателем. Дураком, разумеется. Ведь кому еще придет в голову увидеть места, о которых другие только слышали, научиться разговаривать с воздушными паромотрисами — даже убалтывать их на что-то, встретить любовь всей жизни — и, наконец, ощутить на себе то, о чем никто и подумать не смел. Вот только для этого придется умереть. Но, если не поторопиться, мир может его опередить.
Имрин даже не подумал надеть респиратор — зачем, если он и так все решил. Агенты войры крепились к родным камням, входили в резонанс с эмпатическими связями. Ему вдруг стало очень тепло, помещение заполнилось светом, он и правда увидел это сияние: после войны, когда мир и Луна были отрезаны друг от друга пыльным облаком, здесь, на высоте, солнце отражалось от мельчайших песчинок, создавая ореол. Войра помнила это, она показывала ему. Она была благодарна за то, что он пришел — Имрин чувствовал это. Странно, но он все еще осознавал, где кончается его восприятие и начинается сон, навеянный войрой. Словно она знала, что он пришел добровольно; не защищалась, не нападала. Он все еще мог уйти. Но он остался. Имрин чувствовал, как войра тянется к нему. Ее тоску, ее печаль. Но пустота не накрывала его — она была нежной и полной светлой грусти. Смертельнй патоген не заботилася о носителе — но и не причинял страданий. То, что чувствовал и видел Имрин не ужасало, оно было… прекрасным.
Имрин не чувствовал боли. Не замечал струящейся крови и ликры. Ему приходили видения его небесных поисков. Сейчас он не думал, что зря прожил жизнь. Он путешествовал, влюбился и сделал то, чего больше всего хотел, к чему лежала душа, попутно открыв старые ветки путей и подсказав, где притаилась опасность. Имрин сделал все, что мог. Он считал, что только так и стоит жить в мире, которому постоянно грозит смерть. Возможно, именно это и зажигает их души.