– Твое поведение, мягко говоря, дорого мне обошлось, Кордеро. Так же, как когда-то твой отец, ты опозорил наше имя.
Генри ни разу не взглянул на Корда, перекладывая с места на место бумаги, лежащие на столе. Руки его ни разу не дрогнули, из его груди не вырвалось ни единого вздоха печали, зато нетрудно было заметить – старик в ярости.
– Как ты знаешь, Алекс должен был через две недели жениться. Теперь ты должен будешь завершить эту сделку…
– Невозможно. Я уезжаю из Нового Орлеана навсегда.
После смерти Алекса не имело смысла оставаться здесь, где все ему ненавистно. Он уедет, отправится на корабле в Вест-Индию и в память об Алексе постараться сделать что-нибудь толковое на земле, которую унаследовал от матери.
– У тебя нет ни гроша. Куда ты денешься?
– Уеду домой, на Сан-Стефен. С первым же пароходом.
Сказав это, он почувствовал необыкновенное облегчение, словно на него уже подули крепкие и свежие пассаты Вест-Индии. Настало время изменить свою жизнь.
– Итак, ты намерен улизнуть – трус есть трус – и жить-поживать на этой захудалой плантации, которую оставила тебе мать?
– Именно.
– Я заключил контракт с Томасом О’Харли. Его дочь должна выйти замуж за моего наследника через две недели. В отличие от тебя, Кордеро, я – человек чести. И я сделаю все, чтобы сдержать слово.
– Вот сами на ней и женитесь. Мне не нужны ваши деньги. И никогда не были нужны. Я приехал сюда не по собственной воле, вы не забыли? Мне следовало уехать четыре года назад.
– Но именно тогда появился Алекс.
– Да, приехал Алекс. Я предполагал, что он будет относиться ко мне с тем же пренебрежением, какое всегда демонстрировали мне вы, дедушка, но я ошибся. Алекс стал моим другом. Он сделал мою жизнь здесь более терпимой.
Генри Моро наконец поднял глаза на внука. Если Корд предполагал, что деда тронули его слова, он ошибся. Ему не следовало забывать старик всегда использовал полученную информацию для того, чтобы ударить побольнее.
– Ты говоришь, что любил Александра? Если это действительно так, ты должен поступить благородно и жениться на этой девушке вместо него. Алекс никогда ни слова не сказал против этого брака, хотя и клялся в вечной любви к своей малышке-мулатке, матери его детей.
– Ее зовут Джульетт.
– Мне безразлично, как ее зовут. Ее имя ничего для меня не значит. Но мне следовало догадаться, что ты поведешь себя как законченный эгоист, слишком трусливый, чтобы совершить благородный поступок!
– Думайте, как вам больше нравится.
– Тебе понадобятся деньги, чтобы восстановить плантацию на Сан-Стефене.
Корд пожал плечами:
– Кто знает? Может, я буду просто сидеть в тени деревьев и попивать ром с аборигенами.
– Не сомневаюсь. Но, правду сказать, мне совершенно безразлично, что ты будешь делать после того, как женишься на дочери О’Харли. Если я о чем-то и беспокоюсь, так это о собственном добром имени и о добром имени Алекса. – Голос его внезапно дрогнул – единственный раз старик не сумел скрыть, насколько глубоко ранила его эта потеря. Правда, уже в следующее мгновение он холодно добавил: – Я не позволю, чтобы кто-то запятнал нашу честь.
Стоя перед дедом с закрытыми глазами, Корд вспомнил, как умел смеяться Алекс, наполняя весельем любое помещение, зажигая радостью сердца всех присутствующих. Честь? За всю свою жизнь Корд не совершил ни одного поступка во имя чести. Даже своей, не говоря уже о чести этого человека, сделавшего его несчастным с восьмилетнего возраста. Но мог ли он вообще поступить благородно, даже ради Алекса?
– Итак?
Генри ждал, глядя на Корда непроницаемым, словно темная ночь, взглядом. Старик, в совершенстве умеющий скрывать свои чувства, не давал воли эмоциям, глубоко пряча свое горе.
Корд глубоко вздохнул:
– Ради Алекса. Я женюсь на этой девушке, потому что Алекс поступил бы так же. А потом я отправлюсь на Сан-Стефен – с ней или без нее. Выбор останется за ней.
…Сейчас, когда воспоминания о прошлом постепенно сливались с мелким моросящим дождем, непрестанно падающим с неба, весь этот долгий вечер, который должен стать вечером его бракосочетания, Корд размышлял о том, что скажет дочь этого О’Харли, когда узнает, что он намеревается пуститься в плавание на следующий же день. Если она вообще появится здесь.
Внизу, где он оставил единственных приглашенных на это бракосочетание – своих дальних родственников близнецов Стефена и Антона Колдуэллов и отца Переса, священника-иезуита, – стояла полная тишина. Корд не сомневался, что близнецы накачиваются вином, а отец Перес набивает брюхо закусками. Священник постоянно пребывал в их доме вот уже почти две недели: вызванный для того, чтобы проводить в последний путь Алекса, он соблазнился предоставленными в полное его распоряжение кладовой и поваром Генри Моро и согласился остаться до того дня, когда Корд окажется должным образом обвенчанным.
Корд был всем им благодарен за то, что они оставили его наедине с бутылкой, и надеялся, что к тому времени, когда невеста, наконец, появится, он будет находиться в таком невменяемом состоянии, что уже не сможет почувствовать к ней слишком сильного отвращения, не говоря уж о том, что это лишний раз выведет из себя деда.
Он сдержит данное кузеном обещание и возьмет в жены эту дочку богатого американского торговца, а заодно получит и ее приданое. Ее отец заплатил за наследника Моро, вот его она и получит, но от него лично – ничего больше! Завтра к полудню новобрачная узнает, что этот наследник Моро собирается распрощаться со своим наследством и отплыть домой – в Вест-Индию. Если она захочет остаться его женой, ей придется отправиться вместе с ним.
Корд отвернулся от перил, едва удержавшись на ногах, и с трудом выпрямился. Схватив бутылку за горлышко, он поднес ее к губам и успел только заметить, что теплое вино слишком быстро побежало вниз. Прежде чем он смог совладать с бутылкой, кроваво-красное пятно расплылось по белой рубашке. Корд попытался устранить эту досадную неприятность, но от этого клякса стала еще безобразнее.
Дверь в его спальню отворилась. Со своего места на балконе Корд мог видеть всю комнату: без стука вошел один из близнецов, окинул быстрым взглядом помещение и, наконец, посмотрел в сторону открытых жалюзи. Закрывая за собой дверь, Стефен заметил Корда. Корд подошел к распахнутым двустворчатым дверям, ведущим на балкон, и остановился, прислонившись в поисках опоры плечом к косяку.
Стефену Колдуэллу едва исполнилось восемнадцать, но ему, так же как и его словно две капли воды похожему брату, легко можно было дать лет двадцать. Этот златокудрый, широкоплечий Адонис ростом под метр девяносто, на которых он явно не собирался останавливаться, был одним из двух братьев, сотворенных единственной кузиной Генри, Мариэтт, и ее мужем, статным американским морским офицером, погибшим в сражении вскоре после того, как почила в бозе, подарив жизнь близнецам, его немолодая к тому времени жена.
Корд постарался сосредоточить взгляд на Стефене, который с задумчивым видом уселся в ногах массивной кровати под балдахином.
– Как я погляжу, ты еще держишься на ногах, – заметил Стефен, пристально изучая безупречную манжету батистовой рубашки, выступающую из-под обшлага рукава ровно настолько, насколько это необходимо.
– Надеюсь, это ненадолго. – Корд сделал еще один большой глоток вина.
– Ты собираешься приветствовать свою нареченную в таком виде?
Корд широко развел руки, едва не расплескав содержимое бутылки на белый пол балкона:
– Именно так я намерен приветствовать мою нареченную… Если она решит наконец появиться.
Ему не понравилось, как потемнел взгляд карих, задумчиво устремленных на него глаз Стефена.