С самого начала почти все легло на ее плечи, и она избавила маму от многих страданий.
Можно упомянуть хотя бы о том, что у мамы так мало пролежней (которых сначала было ужасно много и они развивались), это решительно ее заслуга. И уверяю тебя, работенка, которую ей приходится выполнять, не всегда приятна.
Знаешь, когда я прочитал твое письмо о рисунках, то сразу же послал тебе новую акварель с ткачом и пять рисунков пером. Со своей стороны, скажу откровенно: думаю, то, что ты говоришь, верно, что мои работы должны стать гораздо лучше, но в то же время и ты мог бы решительнее приложить усилия, чтобы сделать с этим что-нибудь. Ты ни разу не продал ни одной моей вещи, ни дорого, ни дешево, и, ВООБЩЕ-ТО, ДАЖЕ НЕ ПЫТАЛСЯ. Видишь, я из-за этого не злюсь, но должны же мы быть откровенны друг с другом.
В конечном счете я с этим уж точно не смирюсь.
Со своей стороны, ты тоже можешь говорить по-прежнему откровенно.
Что касается пригодности и непригодности для продажи, то это старая история, и я не собираюсь пережевывать ее до бесконечности.
Короче говоря, ты видишь, что мой ответ таков: я посылаю несколько новых вещей и впредь охотно продолжал бы делать это – и не желал бы ничего большего. Только на этот раз ты должен быть совершенно откровенным (я предпочитаю именно так): либо ты собираешься дальше заниматься этим делом вместе со мной, либо это ниже твоего достоинства. Оставляя в стороне прошлое, я смотрю в будущее, и, независимо от того, что об этом думаешь ты, я решительно намерен попытаться что-то с этим делать.
Недавно ты сам сказал мне, что ты торговец, – что ж, с торговцем не впадают в сантименты, а говорят: хозяин, если я дам вам рисунки на комиссию, могу я рассчитывать, что вы станете их показывать? Торговец должен сам для себя решить, что он хочет ответить: «да», «нет» или нечто среднее.
Но со стороны художника будет глупо отправлять их на комиссию, если он заметил, что торговец считает его работы не заслуживающими увидеть свет.
Теперь, старина, мы оба в реальном мире и должны говорить откровенно именно потому, что не хотим ставить друг другу палки в колеса. Если ты скажешь: «Я не могу этим заниматься» – отлично, я не буду сердиться, однако я также не обязан верить в то, что ты совершенный оракул, не так ли?
Ты говоришь, публику будет раздражать одно пятнышко, другое и т. д. и т. п. Знаешь, это вполне может быть, но тебя, торговца, и одно и другое беспокоит больше, чем ту самую публику, я много раз это замечал, – и ты с этого начинаешь. Я должен пробиваться, Тео, а с тобой я остаюсь в точности, в точности на том же уровне, как и несколько лет назад. То, что ты говоришь о моих нынешних работах – «это почти годится для продажи, однако…», – буквально то же самое, что ты написал мне, когда я послал тебе из Эттена свои первые брабантские наброски. Вот я и говорю, это старая история.
И я рассуждаю так: предвидя, что ты всегда будешь говорить одно и то же, я, до сих пор избегавший систематического обращения к торговцам, сменю тактику и со всем усердием попытаюсь продавать свои работы.
Теперь я понимаю, что мои дела тебе безразличны. Но если тебе они безразличны, для меня это всегда несколько досадно, и меня пугает то, что́, по всей вероятности, произойдет, а именно что меня спросят: как, ты не имеешь дела со своим братом или с Гупилем? Ну тогда я скажу, что это ниже достоинства господ «Гупиль и Ко», «Ван Гог и Ко». Пожалуй, это создаст плохое впечатление обо мне, к чему я готов, но все-таки предвижу, что из-за этого стану все холоднее и холоднее относиться к тебе.
Я сейчас написал старую церквушку и нового ткача. Те этюды из Дренте, разве они так необыкновенно плохи? Мне недостает воодушевления, чтобы послать тебе этюды, написанные здесь. Нет, не будем об этом, ты сможешь их увидеть, если приедешь как-нибудь весной.
То, что ты пишешь о Мари, вполне понятно: если женщина не бесхребетна, я прекрасно могу себе представить, что она не горит желанием томиться при злобных отцах, а также духовных сестрах; во всяком случае, и для женщины, и для мужчины соблазн положить конец этому застою все-таки довольно велик.
Застой начинается с покорности, которая сама по себе, может быть, и хороша, но в ней, к сожалению, обычно приходится раскаиваться, если со временем испытываешь охлаждение. Прочитал у Доде о благочестивых женщинах: «Женщины посмотрели друг на друга и обменялись злобным, холодным, твердым взглядом. „Что это с ним / с ней? – Все то же самое“»[1]. Вот взгляд, типичный для фарисеев и благочестивых дам. Да, тогда и нам всегда не хватает того же самого.
1
Перевод М. Бехтеревой. Ван Гог в письме цитирует текст романа неточно.