Сам мистер Слоут признал истину, когда ему было указано на данное обстоятельство.
А кроме того имелось множество куда более глупых недоумков, чем Джон Р. Исидор, вообще не способных работать и постоянно обитавших в специальных закрытых заведениях с причудливыми названиями вроде «Американского института особых трудовых навыков». Слово «особых», как обычно, намекало на характеры обитателей заведения.
— …но ваш муж не чувствовал, — говорил диктор на телеэкране, — что, одевая дорогой и неудобный свинцовый гульфик, он надежно предохраняет себя, не так ли, миссис Клюгмен?
— Мой муж… — начала миссис Клюгмен.
В этот момент, завершив бритье, Исидор вошел в комнату, где стоял телевизор, и выключил его.
Тишина навалилась на него со стен, потолка, поломанной мебели. Она смяла его всей своей ужасной мощью, словно питаемая гигантским генератором безмолвия. Она поднималась от пола, от серого вытертого ковра, покрывавшего весь пол от стены до стены. Ее выпустили на волю поломанные кухонные принадлежности, мертвые предметы бытовой техники, которые не работали уже тогда, когда в квартире впервые появился Джон Исидор. Негоревшая лампа-торшер в гостиной тоже источала тишину, которая смешивалась с тишиной, спускавшейся с потолка. Тишине удавалось излиться из любой вещи, словно тишина подменяла собой все материальные предметы.
Поэтому тишина атаковала не только уши, но и глаза Исидора. Стоя рядом с безмолвным телевизором, он не только слышал, но и видел тишину. Он и раньше подобным образом ощущал ее присутствие — когда тишина приходила, она врывалась сразу, без церемоний, явно не собираясь ждать. Безмолвие мира не в состоянии было совладать с собственной жадностью, больше не было сил терпеть, когда оно практически победило.
«А другие, — спрашивал себя Исидор. — те, которые тоже остались на Земле, как они воспринимают пустоту? Или здесь все дело в особенностях моей биологической структуры, в недостатках моего сенсорного аппарата? Это интересный вопрос». Но с кем бы он мог поговорить?
В этом слепом и глухом доме с тысячей незанятых квартир он жил один как перст, чувствуя, что дом, подобно своим собратьям, день за днем превращается в безмолвную и безнадежную жертву тени мировой энергии — энтропии. В конечном счете и дом, и все его содержимое превратятся в однородную безликую массу, в пудинг из бесполезного хлама, который заполнит все комнаты от потолка до пола, а потом и сами побежденные дома превратятся в бесформенную массу, погребенную под всепроникающей пылью.
К тому времени он сам, конечно, умрет. Это тоже было довольно интересным с точки зрения развития явлением, которое занятно было предчувствовать, стоя в пустой гостиной один на один с мертвой, всепроникающей тишиной.
Наверное, лучше было бы снова включить телевизор, но вся эта реклама, предназначенная еще оставшимся нормальным людям, вызывала у него чувство страха. Она напоминала о путях и возможностях, закрытых для него, специала. Он никому не нужен. Он не смог бы эмигрировать, даже если бы и захотел.
Так зачем все это слушать? К черту их всех вместе с колонизацией! Хоть бы там, в колониях, началась война! Теоретически такое возможно. Тогда там все кончится, как и на Земле. Все эмигрировавшие станут специалами.
«Ладно, — подумал он. — Я иду на работу».
Он толкнул дверь. Перед ним открылся неосвещенный коридор. И тут же Рик отпрянул назад, лишь бросив взгляд на безмолвную пустоту, в которую был погружен дом. Да, эта сила, которую он явно чувствовал, ждала его в засаде. Она заполняла и его квартиру. «Бог мой!» — подумал он и захлопнул дверь. Он еще не подготовился к долгому путешествию по гулким лестницам на пустую крышу, где его не будет ждать животное и где навстречу ему раздастся только эхо собственных шагов, эхо пустоты.
«Пора взяться за рукоятки», — сказал он себе и прошел в гостиную к черному эмпатическому ящику.
Включив его, он почувствовал запах озона, распространяющийся от блока питания. С радостью вдохнув его, он ожил. Ожил и прибор. Засветилась катодная трубка, на экране появился казавшийся беспорядочным узор цветных полос, линий и фигур.
Пока рукоятки свободны, узор не имел никакого смысла. Джон вздохнул и ухватился за рукоятки эмпатического генератора.
Перед ним возникло изображение: он вдруг увидел перед собой знаменитый пейзаж — коричневый склон старой горы, уходящий вверх. Высохшие скелетообразные стебли бурьяна вытягивались к сумрачному, бессолнечному небу. Вверх по склону поднималась одинокая фигура, похожая на человека, в балахоне такого же унылого цвета, как и небо.