Вы забываете многие из своих вполне естественных склонностей, чувств и внутренних фантазий, когда становитесь взрослыми, потому что они не вписываются в картину того типа людей, или опыта, или вида, в который вас учили верить. В результате многие события вашей жизни, которые являются естественным продолжением этих чувств, кажутся вопреки вашим глубочайшим желаниям чуждыми (пауза), или навязанными вам либо внешними силами, либо злым подсознанием.
Мысли детей дают отличные подсказки относительно природы человечества, но многие взрослые не помнят никаких детских мыслей, кроме тех, которые соответствуют или кажутся соответствующими их представлениям о детстве.
Дети играют в то, что их убивают. Они пытаются представить себе, на что похожа смерть. Они представляют, каково это — упасть со стены, как Шалтай-Болтай, или сломать себе шею. Они представляют себе трагические роли с такой же творческой самоотдачей, как и роли, которые могли бы одобрить взрослые. Они часто вполне осознают, что "желают" себе заболеть, чтобы выбраться из трудных ситуаций, — а потом желают себе выздоровления (с юмором).1
Они быстро учатся забывать свои роли в таких эпизодах, так что позже, когда, став взрослыми, они обнаруживают, что заболели, они не только забывают, что сами с самого начала вызвали болезнь, но, к сожалению, забывают, как снова стать здоровыми.
(10:05.) Как я уже сказал, существуют все виды страданий, и я начинаю это обсуждение, которое я буду продолжать время от времени в очень общей манере в перерывах между регулярными диктовками книг. В частности, в прошлые времена, хотя этот обычай не умер, люди очищали себя от греха, посыпали пеплом, били себя цепями, голодали или терпели иные лишения. Другими словами, они страдали ради религии. Дело было не только в том, что они верили, что страдание полезно для души — утверждение, которое, кстати, может быть или не быть правдой, и об этом я расскажу позже, — но они поняли кое-что еще: тело перенесет столько страданий только тогда, когда освободит сознание. Таким образом, они надеялись достичь религиозного экстаза.
Религиозный экстаз не нуждается в физических страданиях в качестве стимула, и такое средство в целом (подчеркнуто) будет работать против религиозного понимания. Эти эпизоды, однако, представляют собой один из способов, с помощью которых человек может активно искать страдание как средство достижения другой цели, и поскольку такая деятельность существует в рамках природы, не имеет смысла говорить, что она не является естественной.
(Долгая пауза.) Дисциплина — это форма прикладного страдания, поскольку обычно дисциплина используется именно так. Людей не учат понимать огромные масштабы их собственной способности к переживанию. Для ребенка естественно проявлять любопытство к страданиям, хотеть знать, что это такое, видеть это — и, поступая так, он (или она) учится избегать страданий, которых он не хочет, помогать другим избегать страданий, которых они не хотят, и, что более важно, понимать градации эмоций и ощущений, которые являются его наследием. [Став взрослым], он не будет причинять боль другим, ибо поймет это, позволив себе почувствовать обоснованность своих собственных эмоций.
Если вы отказываете себе в непосредственном переживании собственных эмоций, но приглушаете их, скажем, с помощью слишком строгой дисциплины, тогда вам гораздо легче причинять боль другим, потому что вы проецируете на них свое подавленное эмоциональное состояние — как в нацистских военных лагерях [люди] выполняли приказы, мучая других людей — и вы в первую очередь делаете это, подавляя свою собственную чувствительность к боли и подавляя свои эмоции.
(10:25.) Уязвимость человека к боли помогает ему сочувствовать другим и, следовательно, помогает ему более активно облегчать любые ненужные причины боли, существующие в обществе.
Дайте минутку…
На этом вечер закончится. Мои самые сердечные пожелания каждому из вас. Я должен сделать еще одно замечание: болезненный опыт каждого человека также регистрируется со стороны того, что мы будем называть мировым разумом. Каждая, скажем, неудача, или разочарование, или нерешенная проблема, которая приводит к страданиям, становится частью мирового опыта: тот или иной способ не работает, или тот или иной способ был испробован с плохими результатами. Таким образом, даже слабости или неудачи, связанные со страданиями, устраняются или, скорее, используются по мере внесения коррективов в свете этих данных.
В этом отношении каждый человек живет своей жизнью в частном порядке и в то же время для всего человечества. Каждый человек пробует новые вызовы, новые обстоятельства, новые достижения с уникальной точки зрения, как для себя, так и для всего человечества.
(Сердечно:) Конец сеанса. Добрый, добрый вечер.
("Большое тебе спасибо, Сет, спокойной ночи".)
(10:27 вечера "Боже, это отличная штука", — сказал я Джейн, когда она хорошо выступила и вышла из глубокого транса. "Я очень надеюсь, что мы сможем использовать это как-нибудь, где-нибудь, вместо того, чтобы оставлять его просто лежать на полке", Поэтому, несмотря на то, что я вставил последнюю сессию [не книжную] в Мечты, я пока не принял решения о том, чтобы сделать то же самое с этим сеансом.
"Я тоже об этом думаю", — сказала Джейн. "Но черт с ним. Может быть, когда-нибудь мы сможем использовать это в книге, но пока я не собираюсь беспокоиться об этом. Может быть, он будет продолжать в том же духе, и когда-нибудь это войдет в отдельную книгу. Кто знает?"
Я рассмеялся и сказал ей, что со своей новой решимостью не волноваться она похожа на меня.)
Примечание. Сессия 896
1. Идея Сета о том, что в своей игре дети "пытаются представить, на что похожа смерть", безусловно, добавляет интуитивное измерение к моей собственной деятельности в детстве. "Ковбои и индейцы" были любимой игрой нашей банды в Сэйре в конце 1920-х годов, и когда мы бродили по близлежащим полям, все мы притворялись, что убивали наших врагов и/или были убиты сами. Нам было очень весело, и мы играли в такие игры до изнеможения.
Я также поддержу заявление Сета о том, что дети "часто вполне осознают, что хотят заболеть, чтобы выбраться из трудных ситуаций". Я очень хорошо помню, что делал это в определенных случаях — обычно, чтобы избежать каких-то школьных занятий, — и даже тогда я был удивлен, потому что мои родители не поняли, чем я занимался. (Выздоровление после того, как опасный период прошел, не было проблемой!)
Джейн сказала, что я никогда не рассказывал ей о том, что болел нарочно, хотя мне казалось, что я это делал. Я спросил ее, делала ли она когда-нибудь это. "Конечно", — сказала она. "Я знаю, что иногда я заставляла себя болеть, чтобы избавиться от таких вещей, как составление схем предложений и составление таблиц умножения, в католической начальной школе. Я была в ужасе от этих вещей — кажется, это было в четвертом классе. Думаю, что я даже однажды подхватила свинку."
Джейн добавила, что ее группа товарищей по играм не участвовала в тех же играх, что и моя. "Мы могли время от времени притворяться мертвыми — ну, знаешь, лечь и закрыть глаза, но это было все". На уроке истории в пятом классе, в монастыре, куда ее отправили, когда ее мать была госпитализирована для лечения тяжелого ревматоидного артрита, Джейн узнала о Марии-Антуанетте, королеве Франции, которая была гильотинирована в Париже в 1793 году. "Раньше я играла в нее совсем одна", — сказала она. "Я была бы храброй и надменной, зная, что мне отрубят голову — что-то в этом роде".
Тогда мы были немного удивлены, осознав, что для нас обоих, по крайней мере, некоторые из наших "умышленных" переживаний были связаны с нашими ранними школьными днями.
СЕАНС 897 — 21 января 1980 г