В РОДЫ И РОДЫ: I
Где вы, колена с соколиным оком,
Которым проникалась даль небес, —
Те, что носились в пламени глубоком
Степей, как бес?
Махал над ними смуглыми крылами
Он, бес лихой полуденной поры.
Раскидывал над тягостными днями
Их он шатры.
И ночь сходила, лунная, нагая.
А все кругом — куда ни взглянешь — даль.
И свалятся в пески, изнемогая…
Луна как сталь!
Хоть не было конца пути степному,
Порой им зрелась в воздухе мета.
И стлалась ширь, и к мареву цветному
Влеклась мечта.
С коней срываясь, приникали ухом
Они к земле, дрожавшей под конем.
И внятен был им, как подземным духам,
Рок день за днем.
Им слышалось нашествие незримых
Дружин за гранью глади голубой.
Так снова в стремена! Необоримых
Зовем на бой!
Сходились в полдень призрачные рати.
Далече разносился бранный гром.
А к вечеру уж нет безумных братии:
Уж — за бугром!
Яснее дня был взор их соколиный,
И не напрасно воля их звала.
Примчалися ли буйною былиной
Во град из злата и стекла?
Апрель 1898
Петербург
НАБРОСОК СВЕТОТЕНИ
С. П. Семенову
Стезя войны грозна и безотрадна.
Стезя весны шумлива и буйна.
Но сквозь туман затейливо-нарядный
Мне зрится бледно-белая страна.
В стране витают тени и виденья:
Они — бесцветно-желтые, как свет.
Они живут средь мертвенного бденья.
Я белым теням шлю привет!
В МОРЕ
П. П.Конради
С душой, насыщенной веками размышлений,
С чужими образами, красками в уме,
Которыми я жил в стенах в домашнем плене,
И брезжил бледный свет в привычной полутьме;
Тебя почуял я и обнял взором, море!
Ты обдало меня, взяло и унесло.
И легок я, как луч, как искра в метеоре.
И жизнь моя — вода; в ней сумрачно светло.
Все ветер да вода… И ясно все, и сумно.
Где умозрений ткань? Молчит, но явен мир.
И вьются помыслы, так резво и безумно,
Туда, за даль, где мысли — вечный мир.
31 мая. Балтика.
Пароход Elbe
В ГОРАХ — ПРИШЛЕЦ
Витаю я в волшебной атмосфере,
Где так недостижимы небеса,
Но предано все мощной, чистой вере,
И где отшельник слышит голоса:
Отшельник утра, радостный и свежий,
И дух, потоков пенных властелин, —
Живут они одни здесь, вечно те же,
И не слыхать ни звука из долин.
Пока торжественно сияет день,
Дышу я робко в царственных чертогах.
Но сумрак снизойдет и ляжет в логах,
И по горам прострет святую тень.
И эта тень, и синь ее густая
Меня благословеньем осенит…
И я пойму тогда, в горах витая,
Что принят я в их величавый скит.
24 июня 1898
Brünigbahn (Schweiz)
ОЗЕРО
Вл. А.Гильтебрандту
Дева пустынной изложины,
Лебедь высот голубых,
Озеро! Ввек не встревожено
Дремлешь ты: праздник твой тих.
Тих он и ясен, как утренний
Свет вечно юного дня:
Столько в нем радости внутренней,
Чистого столько огня!
Ласково духа касаются
Влаг этих млечных струи.
Небо свежо улыбается:
Нега — ив беге ладьи…
25 июня 1898
Berner Oberland
В ГОРНИХ[4]
С полудня путь вился вверх по уклонам,
кручам и уступам все обнажающихся и
каменеющих гор. Вверху восторженно сияли,
синея, небеса. Во все стороны их
переплывали, как белоснежные ладьи,
ясные облачки. За мною все глубже и отчаяннее
низвергались в ущелья стремнины.[5]
Ближе, выше они отливали еще матово-зелеными
и иззелена-черными чащами елей, ниже, дальше
синелись уже прозрачными, думными дымками.
Порою вся ширь воздуха, устремлявшаяся с выси
в долы, дышала в этой нежной сини сквозь стволы
придорожных елей. Как разливалась эта воздушная
глубь все привольнее и привольнее за мной и
подо мной!.. Неслышно приливала она целыми
потоками в союзе с разливом небес, что
необъятно обдавал меня с высоты.
Между тем крутые бедра гор становились
все кремнистое и скуднее руном. Путь подымался
по глинистой, кочковатой и изрытой земле,
среди редких еловых перелесков. Впереди, выше
одиноко протягивались в ярком небе гряды совсем
лысых гор.
Вот, как бы в крайний и последний раз,
чахлый ельник впереди начал редеть, а за
ним торчали ровные, палимые
солнцем склоны в жидкой, серой траве.
Над этими склонами возлегли гряды громадных
кудрявых облак. Как живые, взирали они.
Я отвечал на их взоры, и вот на моих глазах
облачный пух в одном месте своего состава
уплотнился в дивно блистающий кристалл
— белоснежный, крупный, зернистый.
Через миг я понял, что это — глава белого
волхва, который, древний, как
мироздание, и вечно юный, волхвует там, в
ясном эфире.
Никогда еще он не открывался мне так въявь
и в такой близи, в такой страшной близи.
С чудной радостью двинулся я к нему
навстречу; и вскоре из-за облачного покрова
выступил целый сонм его собратьев по волхованию.
Тут я почувствовал перед собой обитель небожителей;
а этот мир облак, прямо уже как
бы путь мне застилавший, представлялся на
рубеже тех небесных чертогов смутными
обителями, подобными
«limbo»[6] древних верований.
Позади же на меня все так же широко дышали,
таясь в сизой мгле, глубины ущелий и лощин.
И как храм рассекается светящимися столбами
пыли, так и они сверху донизу пересекались
огромными косыми тенями, тенями
светоносными, что спускались с парящего
за тучами дальнего солнца.
Наконец, за перепутьем на краю
крутизны, я вступил в совсем уже
нагой мир, мир мертвенно-белого
тумана. Ничего не видать было
больше вне темневшей впереди дороги,
что вилась по буроватым травяным буграм.
Да из тумана грозно вздымались
временами острые тиары[7] все тех же
белых чародеев. Явно было, что
здесь — их полновластное царство.
Так вот где скрывалась бездна мира!
И уже ничем от нее не укрыться: ужас
объемлет, и вольно и прохладно
дышится в предвечном
воздухе, в «бытности хаоса довременной».
GIESSBACH[8]
Чуть слышно и томно влечет струя
млечно-свежей, зеленым мрамором
отливающей влаги. Неизмеримые
кручи в утреннем солнце и светлой
тени возвышаются дымчатыми и
светозарными призраками. Свежо,
чисто блестит бледным блеском
весь окрестный край. Как юные витязи,
веселы, праздничны эти гордые и
мощные крутояры. Нежат они и холят,